– Слушаюсь, мой фюрер, – бывший охранник СС щелкнул каблуками.

Фюрер махнул рукой, устало придвинулся к карте Западного фронта.

– Таким образом, господа, – рейхсканцлер повысил голос, концентрируя внимание генералитета, – к Рождеству положение на Западном фронте должно выглядеть следующим образом, – схватив красный карандаш, Гитлер решительным движением провел жирную стрелу от линии Зигфрида через Арденны до Брюсселя с ответвлением на Антверпен. Далее очертил два огромных котла севернее и южнее Арденн.

– Усиленная 5-я и 1-я резервная танковые армии разбивают Брэдли, замкнув окружение группировок Монтгомери, Диверса, Паттона по всему левобережью реки Маас. В этих котлах, – проскрежетал фюрер, – будут уничтожены лучшие американские и английские дивизии. Второму Дюнкерку быть! Мы на пороге великих побед. Германия непобедима… – рот Адольфа Гитлера от неистовства перекашивается. Брызжет слюна. Лицо воспалено. Глаза выпучены, сверкают дьявольским огнем. – Вы спасете нацию, спасете Третий рейх. Вперед, на завоевание мирового господства! Вперед, тевтонские рыцари! Мы либо победим, либо безропотно покинем авансцену истории… – фюрер шатается, словно пьяный. Ноги подкашиваются, не держат тело. Он слабеет на глазах. Полипозные связки хрипят: – Мы либо победим, либо безропотно покинем авансцену истории. Мы либо победим… – оседает.

Генералы вскакивают. Кто-то кричит: «Скорее врача! Воды! Фюреру плохо!» К Гитлеру бросается главный адъютант Бургдорф, подхватывает от падения, усаживает на стул. Расстегивает ворот рубашки. Проверяет пульс…

Веки фюрера дрогнули. Наивная полудетская улыбка. Рукой он пытается закрыться от яркого света люстры. Дрожащие губы невнятно произносят слова извинения. Адъютант немедля достал из кармана баночку с пилюлями. Вложил таблетку в рот фюреру.

– Запейте, экселенц. Это ваши таблетки для снятия усталости. Таблетки Дальмана. Вот вода.

Гитлер сделал несколько глотков. Лекарство с коко, кофеином и сахаром взбадривает вождя.

– Устал… Спасибо, Вилли… Объявите всем, что совещание закрыто… – апатичный взмах рукой.

– Господа, совещание закончено. Рейхсканцлер работал ночью. Он остро нуждается в отдыхе.

На генералов, сбившихся в кучу и взволнованно перешептывавшихся, взирали пустые, безучастные глаза нацистского вождя…

С приближением операции «Вахта на Рейне» Франц Ольбрихт почувствовал нарастающее беспокойство за исход будущего сражения. Одно дело, лежа на Лазурном Берегу Ниццы, рассуждать с Клаусом о роли личности в истории и появившихся возможностях повлиять на исторический ход мировой цивилизации. Другое дело – вмешаться в происходящие события и попытаться изменить направления исторического развития государств. Ежедневно нервничать, ждать результаты, не понимая и не осознавая до конца возможные последствия этого вмешательства.

Все чаще возникала мысль: «Не профанация ли вообще их идея?»

Ведь, по сути, они могут повлиять только на первую стадию операции. Они могут управлять ситуацией на кратком временном отрезке. Далее исторические процессы будут развиваться сами, без их вмешательства. И главное – нет гарантий, что новое развитие даст планируемый конечный результат, а не тот, который идет по схеме, предначертанной свыше.

Францу явно не хватало более глубоких знаний об операции. Сведений, полученных от Клауса, было недостаточно для управления столь масштабным сражением. Ему также не хватало боевого опыта, стратегического мышления. Он не мог расставлять дивизии и генералов, словно фигурки на шахматной доске, давать грамотные подсказки Моделю и генштабу. Это был не его уровень. В одном он твердо был убежден, что нужно взять Бастонь, захватить склады с горючим. Без этих первых успехов говорить о победе будет сложно. Но даже в разработке этих малых операций, в большой начинающейся игре были неясности. Во-первых, появились сомнения в успехе неожиданного захвата Бастони русским десантом и удержания им города до подхода основных сил. Как ведал Клаус, четыре немецкие дивизии сходу не захватят город. Сто первая американская воздушно-десантная дивизия войдет в город раньше, чем немецкие части начнут осаду. К операции подключатся еще четыре немецкие дивизии. Но городок, где проживало тринадцать тысяч жителей, будет неприступен.

Во-вторых, появились сомнения в лобовой атаке на склады у Ставло. Успеют ли танкисты захватить нефтепродукты, прежде чем их взорвет охрана? Не лучше ли здесь провести специальную операцию в составе диверсионной группы?

Эти вопросы терзали сознание и душу Франца после совещания у фюрера. Они беспокоили и в эту туманную ночь. На перекидном настольном календаре оставалось пять незачеркнутых листков.

Франц широко зевнул, перевернулся лицом к спящей Марте. «Спит, как сурок, – позавидовал он. – Прав был кайзер Вильгельм II, утвердивший лозунг идеальной женщины в Германии из четырех К: Kinder, Küche, Kirche, Kleider (⁽Дети, кухня, церковь, платье (нем.), других нет забот, а нам – война да пушки. Пушки… хлопушки… Нужно ехать к русским десантникам, – неожиданно ворвалась мысль. – Да, ехать к русским. Посмотреть на их подготовку. Выслушать мнения командиров. Русские мыслят нестандартно в сложной ситуации. Главное, что скажет комбат Новосельцев?»

После Бухенвальда он виделся с ним один раз. Ему выполнять задачу. «Обязательно заберу с собой майора Шлинке. Клебер уже находится в лагере. Пусть русская разведка взбодрится. Вместе что-нибудь придумаем. Теперь спать». Когда Франц пришел к этому решению, ему стало легче. Веки потяжелели. Дыхание замедлилось. Мышцы расслабились.

– …Новосельцев… комбат… штрафбат… – в дреме шепчут губы. Засыпая, Франц потянул одеяло, задел локтем жену.

– Франц? – подала голос разбуженная Марта.

– Спи, случайно задел.

– Ты не спишь? Который час? – девушка открыла глаза.

– Поздно. Спи.

Щелкнул ночник. Марта приподнялась, взглянула на часы с золотым браслетом – свадебный подарок, ужаснулась:

– О Божья Матерь! Без четверти три! Франц, что случилось? Почему ты не спишь? Солдаты и те спят в это время.

– Что ты пристала? Ляг и спи, – буркнул недовольно муж. – Завтра поговорим.

– Не сердись, дорогой. Я сейчас не засну. Лучше поговори со мной. Может, я смогу чем помочь? – Марта прижалась к мужу теплой грудью, положила руку на бедро.

– Не смеши, Марта. Делай пилюли в аптеке, помогай отцу. Что ты еще умеешь? – съехидничал Франц, перевернулся на другой бок, не приняв игры Марты.

– Какой ты вредный! – безобидно фыркнула жена, взлохматив Францу волосы.

– Отстань! Я засыпаю.

– Франц! У тебя появились седые волосы! – тонкие брови Марты взлетели вверх. – Бедненький. Совсем извелся в рейхсканцелярии у фюрера. Дома не бываешь. Жену не ублажаешь…

– Что? – Франц дернулся, как неврастеник, вскочил с постели. Нацистский орел злобно заходил на нательном белье. – Откуда тебе известно, что я служу в рейхсканцелярии?

– Русский водитель обмолвился. А что, это секрет? – Марта привстала, оперлась на холодную никелированную спинку кровати. – Мне что, нельзя знать, где служит муж? – в голосе чувствовалась обида. – Ты в этом месяце был всего два раза дома. Со мной почти не разговариваешь. Внимания на меня не обращаешь. Превратился в солдафона. Что ни спроси, одни претензии и окрики. Поэтому я хочу знать, – глаза стали наполняться слезами. – Что случилось, милый? Ты меня разлюбил?

– Опять началось! – Франц ястребом подлетел к жене, грубо схватил за плечи. Сна как не бывало. – Что ты такое говоришь, Марта? Сколько можно повторять? Идет война. Русские и американцы на пороге рейха. Готовится оборонительная операция. Я весь в работе. Не до тебя сейчас. Пойми ты наконец! – Франц, словно клещами, сдавливал Марту. Вены на шее вздулись от злости. – Я просто бешусь от твоих претензий! От твоей бледности и полноты. От твоих слез. От твоего горохового супа. А Криволапов, гаденыш, свое получит!