– Труп вот опознали, – подняла она руку с протоколом.

– Ты в порядке? – спросил эксперт.

Марья кивнула.

– Выглядишь расстроенной.

– О, Марьян! – Влетел в секцию Дорофей. – А я искал тебя. Можно на пару слов? – Кивнул он в сторону коридора. Они остановились у дверей, ведущих к холодильникам. – Слушай, сегодня ночью жену увезли в роддом. Мне мелкого оставить не с кем на новогодние. Подменить никто не соглашается. Может, ты меня выручишь, а? У тебя ведь нет детей.

– Я только и делаю, что вас подменяю, – хрипло произнесла Марья, – то у вас дети болеют, то жены рожают. А мне когда жить?

– Я понимаю. Ну, пожалуйста. Последний раз. С меня шоколадка. А? – Улыбнулся он. Она посмотрела на его радостное лицо и ее охватила страшная злость. Почему так происходит в этом гребаном мире: кому-то все, а кому-то ничего? На душе стало так погано, словно в нее черти нагадили. А следом кошки закапывали. И ночевать здесь вдобавок тридцать первого совершенно не хотелось. Нужно было срочно отвлечься от тяжелых мыслей. Марья рассчитывала напиться как следует и получить поддержку подруги. Она слишком хорошо себя знала: стоит остаться одной и мысли начнут пожирать изнутри.

– Извини, но я не могу. Я уже договорилась, меня будут ждать. – Улыбка Дорофея сползла с лица. Он обреченно опустил голову и посмотрел под ноги. Даже настаивать не стал. И ей стало его немного жаль. – Поздравляю с прибавлением. – Выдохнула она. Фраза прозвучала как сожаление. Сил не было, чтобы изобразить радость. Медленно развернувшись, она побрела в секционный зал, оставив Дорофея одного в коридоре. Макар Архипыч встретил ее долгим взглядом. Марьяна рухнула на маленький вращающийся стульчик и посмотрела пустым взглядом в монитор. Щелкнула мышкой, открылся новый файл с шаблонным текстом.

– Готова?

Она кивнула.

– На правой верхней и левой нижней конечностях две циркулярные бумажные бирки с надписями…

Ее пальцы полетели по клавишам. Голос эксперта тут же растворился в собственных мыслях. Это было странное, необъяснимое состояние, похожее на транс. Пальцы сами набирали текст, покуда мысли парили далеко отсюда. Когда эксперт умолкал, она снова возвращалась в морг, за компьютерный стол и шумный секционный зал.

– На трупе надето…

В секцию заглянула Вера Федоровна:

– Собрание у заведующего!

Макар Архипович обернулся, держа грязный свитер на весу.

– Сейчас?

– Да, – голова старшей исчезла за дверью, и Марью посетило дурное предчувствие.

Все уже толпились в кабинете Горана Немиловича. Марья с Макаром Архиповичем вошли последние. Дверь за спиной тихонько щелкнула.

Заведующий внимательно обвел присутствующих взглядом.

– Все собрались? Так. – Небрежно бросил он очки на стол, – я уже говорил, что мне все равно кто будет дежурить тридцать первого. Главное, чтобы вы могли договориться подменить друг друга, если что-то произойдет. – Он выдержал небольшую паузу. – У Дорофея ночью супругу увезли в роддом. Он остался один с сыном. Поддержать коллегу в трудную минуту никто не захотел. Или не смог. Это неважно. Я понимаю, у всех семьи, дети, планы. Поэтому выбор придется сделать мне. Марьяна, – повернулся он к ней в тяжелом кожаном кресле. Ее сердце ухнуло вниз, – ты отдежуришь за Дорофея, – у тебя детей и семьи нет. – Он замолчал. Все смотрели на нее. Ей почему-то показалось, что она совершила что-то постыдное. Чего ей никогда не простят. Жгучий стыд перед обществом за то, что не стала вовремя такой, как они. Язык прилип к небу, а ладони вспотели. – Возражения есть?

– Нет, – услышала она собственный голос, словно из глубин катакомб. Горан Немилович кивнул. – Значит, решили. С Дорофеем потом рассчитаетесь. Вопросы есть? Нет? Тогда идите работайте, – щелкнул замок и коллеги стали выползать из кабинета.

Марья поплелась в секционный зал, прибывая в оцепенении. Села за компьютерный стол, уставившись в окно. С крыши росли кривые сосульки. На фоне серого неба кружили крупные хлопья снега. А со дна души поднимался мутный осадок, перерастающий в злобу вперемешку с обидой. Особенно на себя и жену Дорофея, решившую рожать именно в этот момент. Захотелось взбунтоваться. Выйти на мороз в одной хирургичке, зажечь сигарету и затянувшись, пойти до дома пешком, послав все к дьяволу. Мороз? К черту мороз. Если она замерзнет насмерть, никто в этом мире особо не расстроится. А если доберется до дома, достанет со шкафа гитару, нальет пива и нарежется в тряпки. «У тебя же нет детей» – прозвучал в голове голос Дорофея, вонзившись в душу, как раскаленное шило в плоть. Она вдруг почувствовала себя паршивой овцой. Фраза звучала, как обвинение. Как упрек. Как клеймо. Как приговор…

      Интересно, что было бы, возрази она заведующему? Но Марья знала, что никогда этого не сделает. Кишка тонка. «Никчемная трусливая дура. Неудачница. Размазня. Не удивительно, что Ваня бросил тебя. Да табуретка без сиденья и то интереснее». По щеке предательски скатилась горячая слеза.

На плечо легла чья-то теплая ладонь.

– Не расстраивайся, – раздался бархатный голос Макара Архиповича, – не воспринимай это как катастрофу. Это неприятно, но каждого из вас можно понять. И Дорофея и Горана Немиловича и тебя.

– Я ненавижу новый год! – Сглотнула она соленые слезы, не отрывая взгляда от падающего снега. Марк Архипович что-то говорил, но она не слушала. Ей казалось, что все в этом мире для других людей, но не для нее. Захотелось стать одной из этих холодных снежинок, кружащихся над холмом. Одной из тысяч. Ничего не чувствовать и растаять с первым потеплением. Почему не существует обезболивающего для души? Выпил таблетку, заглушил переживания и продолжаешь жить и суетиться дальше. Пока память сама не подотрет произошедшее и в медикаментозной корректировке не станет нужды.

31 декабря

Марья стояла на крыльце морга наедине со снегопадом. Тишина закладывала уши. Кончик сигареты, еле слышно шипя, загорался красным и превращался в пепел. А налетающий ледяной ветер уносил его, перемешивая со снежинками.

Столбик термометра опустился до минус тридцати восьми. Зимняя стужа пробирала до костей, щипала щеки и гнала в дом, к теплу.

Коллеги разъехались час назад.

На снегу у стен лежали квадратики желтого света, льющегося из окон с вкраплениями теней в виде снежинок, наклеенных на стекла. Над головой еле заметно покачивался фонарь. Здание окружал лес, а холм походил на гигантскую голову с деревьями-волосами. Голые ветви напоминали костлявые руки, простертые к серому небу в мольбе о пощаде. Но оно в ответ лишь посыпало их белым пеплом. От ритуального зала вилась дорожка, колею которой почти замело. Глухую зимнюю темень разгонял мертвенный свет фонарей, освещающих дорогу, ведущую вниз, к городу.

Потушив окурок, Марьяна вернулась в морг.

У ночных дежурств был один бесспорный плюс – можно было разгрести бумажную работу. Заварив горячего чая с ароматом апельсина и корицы, она уселась за рабочий компьютер. В последние дни набралось много документов, что привозили вместе с трупами. Обычно это был стандартный набор: сопроводительный лист трупоперевозки, констатация смерти скорой помощи, постановление на экспертизу и протокол осмотра места происшествия. Иногда набор дополнялся медицинскими документами. А труп, доставленный из стационара, доставлялся вместе с картой. Кое-какие данные нужно было внести в экспертизу, чем она и планировала занятья в ближайшее время. Погрузившись в работу с головой, она временно забыла о грызущих мыслях.

Ветер бросил в окно горсть снега, и Марья повернула голову. Опять завьюжило. Она потянулась, разминая мышцы. Шея и часть спины отозвались ноющей болью.

Ульяна вчера вечером молча выслушала рассказ об Иване и непредвиденном дежурстве. Марье показалось, что на счет дежурства подруга не поверила, намекнув, чтобы та не замыкалась в себе. Добавила, что Ваня – «козел и свинья», но на этом пришлось распрощаться, так как с работы пришел Игорь. Дома, хорошенько наревевшись, Марья уснула прямо в одежде. А на утро проснулась с ощущением разбитости и целый день пребывала в полудреме во время вскрытий.