Чем больше энергии в него вливалось, тем сильней и смелее он себя чувствовал. Чудотворы задыхались от ветра, а Йока впитывал в себя его силу; они ругались и нетвердо стояли на дрожащей земле, а Йоке это только нравилось. И дождь, крупными каплями бьющий по щекам, – им никогда не понять, как это здорово! Им никогда не победить!

Насыщение не охладило его пыла.

– Он полон, – сказал мрачун негромко, и чудотвор в застегнутой куртке повернулся к Йоке.

– Теперь позови своего призрака и сбрось все, что ты получил.

Йока усмехнулся и посмотрел вперед: на горизонте бушевала гроза, но так далеко, что не было слышно раскатов грома. Важан научил его сбрасывать энергию по-всякому… И одним мощным выплеском, и тонкой струйкой, и широким потоком… Как вам больше понравится, господа чудотворы? Молнии на горизонте вспыхивали и гасли; Йока сделал вид, что расфокусирует взгляд, – и тут… Важан не учил его этому. Важан никогда даже не говорил об этом! Но ошибиться Йока не мог: он увидел границу миров. Он понял, что такое граница миров и как ее можно порвать. Она колыхалась за пеленой дождя, не мембрана, как он раньше думал, не тонкая и прочная пленка, – это было пространство, толстая стена пустоты, за которой брезжил Исподний мир. Она была везде и нигде одновременно. Вне этого мира и вне мира Исподнего. Если бы Важан предложил ему это представить, Йока не смог бы такого сделать.

Нет, той энергией, что была у него внутри, пробить границу было невозможно. Все равно что стрелять из рогатки по кирпичной стене. Тут нужно что-то вроде фотонного усилителя: долгий прожигающий луч. Йока прищурился, приготовился и попытался создать не только короткий, но тонкий импульс – как луч фотонного усилителя. Получилось хуже, чем он ожидал, и профессор Важан был бы не очень доволен: энергия увязла в границе миров, как вилка вязнет в патоке.

– Он сбросил энергию не туда, – тихо сказал мрачун, но его услышали и сквозь шум дождя и ветра. – Он швырнул ее в границу миров, и, кстати, получилось у него очень мощно. До Исподнего мира энергия не дошла, осталась на этой стороне.

Чудотвор в застегнутой куртке повернулся и посмотрел на Йоку пристально, изучающе. Он не сердился, он был равнодушен, спокоен – и это равнодушие снова напугало Йоку. Стоило выбросить энергию – почти всю, – и эйфория прошла, остались страх и усталость. Чудотвор смотрел не более секунды, а потом подошел ближе и ударил Йоку кулаком в лицо. Наверное, он хотел попасть в нос, но попал в ямку между носом и губой. Йока опрокинулся навзничь и сначала не смог даже вскрикнуть, так это было больно. Через секунду слезы хлынули из глаз, он закрыл лицо руками и скорчился, зажался в комок, завыл – не помогло. Боль не проходила, и он разревелся, как маленький, в голос – от отчаянья.

Его подняли на ноги и толкнули к вездеходу – довольно грубо и бесцеремонно, а он так и ревел, закрывая лицо руками. И в вездеходе ревел чуть ли не весь обратный путь: боль отпустила, но осталась обида на самого себя и страх. Йока не сомневался, что в колонии его изобьют еще сильней, и уже жалел, что не отдал энергию танцующей девочке, и думал, что в следующий раз больше такого не сделает. Он едва не начал просить прощения!

Никто не дал ему теплой куртки, никто не предложил сменить одежду на сухую, и из вездехода Йока вылезал дрожа не только от страха, но и от холода. Он шел по плацу на ватных ногах в сопровождении четверых чудотворов, и спотыкался, и всхлипывал, все еще надеясь собрать остатки гордости и развернуть согнутые плечи, перестать трястись от страха, – и не мог.

Но его отвели в барак, велели раздеться и лечь в постель – никто не стал его бить посреди ночи. Йока решил, что они отложили это на утро, когда вся колония сможет на него полюбоваться.

Занимался рассвет – до подъема оставалось не больше двух часов. Йока долго не мог согреться и уснуть и плакал уже от стыда за свою трусость.

На запрос думской комиссии отдел эргономики второго городского отделения Славленской Тайничной башни без промедления ответил: до лишения практики Слада Белен входил в состав медицинской комиссии по освидетельствованию младшего обслуживающего персонала (из числа нечудотворов) – иными словами, выявлял психически неуравновешенных лиц, которые пытались прибиться к чудотворам с теми или иными целями, не имеющими отношения к служебным обязанностям. Был лишен медицинской практики в 425 году за попытку получить мзду за ложное освидетельствование.

Сотруднику агентства под прикрытием удалось договориться с Ягой Изветеном об оказании медицинских услуг несовершеннолетнему «сыну» сотрудника.

В день гибели отца Града Горен в самом деле был отпущен из школы на праздники. В такие дни занятия заканчиваются около часа пополудни, до дома Горен добрался примерно к трем часам пополудни, и его появление там неожиданным не было. Однако, по словам прислуги, Града Горен крайне редко бывал в плавильне и не имел обыкновения по возвращении домой срочно искать отца или дядю.

Для получения дополнительных сведений о счете в натанском частном сберегательном банке достаточно запроса от имени Грады Горена, являющегося владельцем счета.

На запрос думской комиссии в Ковченский университет о работе в нем Югры Горена был получен ответ: научная работа Югры Горена не имеет отношения к расследованию думской комиссии.

Милуш уехал на следующее утро, забрав лошадь вместе с телегой, перевязав отца напоследок. Тот просил Спаску уйти, но Милуш, как всегда, только постучал кулаком по лбу и проворчал:

– Завтра ей самой придется это делать, так что пусть смотрит и учится.

– Милуш, она же дитя, зачем ей на это смотреть?

– Она не дитя, если ума хватает за парнями бегать. И, скажу по секрету, в некоторых лекарствах она в самом деле разбирается лучше меня. И рука у нее легче. А я уеду в любом случае.

Ожоги начали рубцеваться (отец сказал, что это заслуга змеиной крови, а не лягушачьей слизи), но все равно оставались страшными, мокнущими. Отец во время перевязки лишь морщился и все время что-то говорил – он всегда говорил, если ему было больно. Милуш не обращал на его речи никакого внимания, объясняя Спаске, что, как и для чего надо делать.

А потом они с отцом остались вдвоем. Милуш не разрешил давать ему маковые слезы, и отец не спал – лежал неподвижно, чуть прикусив губу.

– Таточка, больно тебе? – Спаска бы вообще не отходила от его постели, если бы не надо было готовить еду, а потом отправляться на болото за лягушками.

– Ничего, кроха. Я как-нибудь. Ты не сиди со мной, не надо. Хочешь – книжки почитай, тут библиотека хорошая, только очень старая. А хочешь, рукописи посмотри, на столе. Интересные.

– О чем?

– О чудовищах Исподнего мира.

– Я потом, татка. Я сейчас тесто поставлю и пойду лягушек собирать.

Болото вокруг было совершенно пустынным. И просматривалось до самого горизонта – во всяком случае, так казалось. Плохое было болото – совсем неживое. Спаска не прислушивалась к его голосу, различимому тут очень отчетливо, но он все равно надсадно шипел в голове: «Оступись… Шагни в сторону… Я хочу твое теплое тело…» Она давно перестала бояться этого мертвого голоса, и иногда ее так и подмывало сказать, что скоро Вечный Бродяга прорвет границу миров и болоту придет конец. Но вообще-то дерзить болоту она остерегалась: ей казалось, что от злости оно подымется на дыбы высокой волной мутной жижи и ее проглотит. Но этого, конечно, быть не могло: болото лежало неподвижно, у него было не так много сил. Оно – порождение слабости, в отличие от того страшного мира, где брал энергию Вечный Бродяга.