Иду. В левой руке корзинка, в правой — палка, в кармане ножичек, за спиной пустой вещевой мешок. Первым делом обследовал опушку. Стоп — подберезовичек… Аккуратно срезаю его ножиком, очищаю шляпку от земли и присохших травинок, кладу в корзинку. Иду дальше. Стоп — поллитровка от «Столичной». Поднимаю, осматриваю горлышко — не отбит ли край, — опускаю в вещевой мешок. Выхожу на лужайку. Посередине три молоденькие левитановские березки. Это место безотказное, я его заприметил еще с прошлого года. И точно: подбираю две посудины из-под «Старки», а пошевелив палкой под кустиком, извлекаю бутылку из-под портвейна «Тфи семерки».
Известно ли вам, что такое «ведьмины кольца»? Нет? Значит, грибник вы, извините, малоквалифицированный. «Ведьмины кольца» — это когда грибы растут не поодиночке, а кругами. Большая для грибника удача обнаружить «ведьмино кольцо». Ну так вот, вчера я его нашел! Представьте себе небольшой лесной овражек, ельничек, пенек, а вокруг пенька, радиусом от него метра в четыре, разбросано семь или восемь бутылок: из-под водки, из-под пива, из-под лимонного ликера и даже из-под лимонада, что совсем уже редкость.
Собирать такие бутылки надо осторожно, чтобы не порезаться о пустые консервные банки.
Вот таким манером до обеда пошуруешь — в корзинке обязательно и подберезовички, и подосинович-ки, а то и боровичок забредет, а в вещевом мешке — рубля на три с копейками порожней посуды. Везти ее в Москву нет надобности: сдаешь тут же, в пристанционном поселке. Покупаешь на эти пустые бутылки одну полную и возвращаешься домой хоть и усталый, но хорошо отдохнувший.
Морис Слободской (р. 1913)
Александр Раскин (1914–1971)
Владимир ЛУГОВСКОЙ
Мудрость
Ты скоро лишишься, товарищ.
Последнего бреда и сна…
Любимая!
Ты пока спи.
А я загрустил всерьез.
Волга впадает
в Каспий,
Лошадь жует овес.
Идут водяные струи по всей ширине реки.
Немыслимые напевы коснулись моей строки.
Я понял, где дно, где берег, где ветер и где вода.
Забронзовели легкие, и выросла борода.
Луна от Орла до Казани лимоном висит на весу.
Я ел бутерброды с маслом, копченую колбасу.
Я все пережил и видел, времен чехарду познал.
В моем огороде — дядя, а в Киеве — бузина.
В моей телефонной книжке три тысячи номеров,
И между двумя звонками я чувствую бег миров.
Я тонко организован,
чувствую красоту, я целовал твои ноги —
статуя на новом мосту.
Кузнечиков стрекотанье,
веселый полет щегла,
Мудрость ночной опушки
на ребра мои легла.
Кариб приходил в Ткварчелы.
Абрек. Чебурек. Алла!
Радость большой дороги
на ноги мои легла.
Кричат петухи орлами,
синея, желтеет мгла.
Девушка чистила зубы —
на сердце мое легла.
Стоят молодые сосны —
сосна, сосна и сосна.
Я заблудился, товарищи,
и мне теперь не до сна.
Найду ли по сердцу родину?
Уходит, земля кругла…
Высокопарная скука
на книги мои легла!
И я себя вопрошаю,
весна, тишина, луна…
«Когда ж ты лишишься, товарищ,
последнего бреда и сна?»
Сергей МИХАЛКОВ
Про Сережу
Я пришел в Гослитиздат,
Стал усат и бородат.
Потому что длинный волос,
Потому что сильный голос,
Потому что для ребят!
Раньше был Сережей просто.
Даже маленького роста.
А теперь — до облаков,
Потому что — Ми-хал-ков!
Дети любят красоту,
Дети любят высоту,
Я на радость всем ребятам
Заявляю, что расту!
Скоро буду я длинней.
Чем известный всем Корней,
Потому что он Чуковский,
Потому что я смешней.
Что касается Барто,
То она совсем не то.
Мне давно уже по пояс
Этой женщины пальто.
Мне почет всего дороже.
Я гуляю по Тверской,
Сто ребят кричат: «Сережа!»
Десять женщин: «Кто такой?»
Я, ребята, протестую —
Мне кричали раз гуртом:
«Прочитай про цепь златую.
Что висит на дубе том!»
«Всем спасибо за почет.
Это Пушкин вам прочтет!»
Я пишу ребятам книжки,
Их сосут, как леденцы,
Все девчонки, все мальчишки.
Все мамаши, все отцы,
Триста старых сторожей
Из различных гаражей,
Все, кто ходят в зал Колонный,
Все ребята с Малой Бронной,
Два котенка,
Два утенка,
