Али ты, братеник, сердишься?

Чего ж ты мне, тезка, руки не подаешь?

Чего ж ты, майна-вира, погреться не идешь?

Остудно без шапки на холоде стоять.

Эх, мать, моя Эпоха, высокая Оять!

Наддали мы жару — эх! — на холоду,

Как резали буржуев в семнадцатом году.

Выпустили с гадов крутые потроха.

Эх, Пиргал-Митала, тальянкины меха!

Ой, тырли-бутырли, эх, над Невой!

Курчавый братеник качает головой.

Отчаянный классик, парень в доску свой,

Александр Сергеич кивает головой.

Душа моя играет, душа моя поет.

Мне братеник Пушкин руку подает!

Павел РАДИМОВ

Сморкание

Ныне, о муза, воспой иерея — отца Ипполита,

Поп знаменитый зело, первый в деревне сморкач.

Утром, восставши от сна, попадью на перине покинув.

На образа помолясь, выйдет сморкаться на двор.

Правую руку подняв, растопыривши веером пальцы.

Нос волосатый зажмет, голову набок склонив,

Левою свистнет ноздрей, а затем, пропустивши цезуру.

Правой ноздрею свистит, левую руку подняв.

Далее под носом он указательным пальцем проводит.

Эх, до чего ж хорошо! Так и сморкался б весь день.

Закукарекал петух, завизжали в грязи поросята,

Бык заревел, и в гробу перевернулся Гомер.

Илья СЕЛЬВИНСКИЙ

Йехали да йехали

Йехали ды констры, йехали ды монстры

Инберы-Вынберы губы по чубам.

Йехали коhонстры па лугу па вскому

Выверченным шляхом через ЗиФ в Госиздат.

А по-а-середке батько Селэвынский.

В окуляры зиркает атаман Илья:

— Гэй, ну-тэ, хлопцы, а куды Зэлиньский,

А куды да куд-куды вин загинае шлях?

Гайда-адуйда, гэйда, уля-лай-да,

Барысо агапайда ды эл-цэ-ка.

Гей, вы коня-аги биз? несы асм? усы!

Локали-за цокали-за го-па-ка!

Йехали ды констры, йехали ды монстры,

А бузук Володь! ика та задал драп.

Шатали-си, мотали-си, в сторону поддали-си,

Мурун-дук по тылици и — айда в Рапп!

Иосиф УТКИН

О рыжем Абраше

и строгом редакторе

И Моня, и Сема кушали.

А чем он хуже других?

Так что трещали заушины,

Абраша ел за двоих.

Судьба сыграла историю.

Подсыпала чепухи:

Прочили в консерваторию,

А он засел за стихи.

Так что же? Прикажете бросить?

Нет — так нет.

И Абрам, несмотря на осень,

Писал о весне сонет.

Поэзия — солнце на выгоне,

Это же надо понять,

Но папаша кричал:

— Мишигенер!^[3]

— Цудрейтер!^[4] —

Кричала мать.

Сколько бумаги испорчено!

Сколько ночей без сна!

Абрашу стихами корчило.

Еще бы.

Весна!

Счастье — оно как трактор,

Счастье не для ворон.

Стол.

За столом редактор.

Кричит в телефон.

Ой, какой он сердитый!

Боже ты мой!

Сердце, в груди не стучи ты,

Лучше сбежим домой.

Но дом — это кинодрама,

Это же Йомкипур!^[5]

И Абраша редактору прямо

Сунул стихов стопу.

И редактор крикнул кукушкой:

— Что такое? Поэт?

Так из вас не получится Пушкин!

Стихи — нет!

Так что же? Прикажете плакать?

Нет — так нет.

И Абрам, проклиная слякоть,

Прослезился в жилет.

Но стихи есть фактор.

Как еда и свет.

— Нет, — сказал редактор.

— Да, — сказал поэт.

Сердце, будь упрямо,

Плюнь на всех врагов.

Жизнь — сплошная драма,

Если нет стихов.

Сколько нужно рифм им?