Как было на самом деле, непонятно, и был ли шарф, тоже неизвестно, но вот то, что во всех историях присутствует золотая табакерка, говорит о том, что в итоге именно ею и убили Павла. Да и уже после смерти, гримируя покойного государя, старались всячески замазать его ссадины и аккуратно залепить проломленный череп. Для пущего на израненное лицо императора глубоко надвинули шляпу. Даже самой государыне императрице Марии Федоровне не показывали тело супруга, пока не привели его в порядок и не одели. Леонтий Беннигсен в самом убийстве не принимал никакого участия, он, вероятно, не знал вообще, что существует план убийства императора Павла I. За несколько секунд до этого Беннигсен вышел в приемную, чтобы объяснить офицеру Бибикову с гвардейцами их обязанность.

«На что потребовалось, – пишет Беннигсен, – не более нескольких минут. Вернувшись, я увидел императора распростертым на полу».

Беннигсен говорил, что ничего подобного изначально не планировалось, решено было, пишет он, сначала отправить его в крепость и там представить ему акт отречения. Но действительно ли убийство государя было импровизацией? Или, может, это заранее спланированный вариант развития событий, доподлинно неизвестно. Беннигсен, напомню, узнал о планирующемся заговоре только поздним вечером 11 марта за несколько часов до дворцового переворота, навряд ли он мог знать истинные планы основных организаторов заговора: Палена, Панина и братьев Зубовых. Но как бы то ни было, император Павел I убит зверски, хладнокровно и бесчеловечно.

Известие о его смерти еще ночью с 11 на 12 марта 1801 года с быстротой молнии распространилось по всему городу. Беннигсен пишет:

«Кто сам не был очевидцем этого события, тому трудно составить себе понятие о том впечатлении и о той радости, какие овладели умами всего населения столицы. Все считали этот день днем избавления от бед, тяготевших над ними целых четыре года. Каждый чувствовал, что миновало это ужасное время, уступив место более счастливому будущему, какого ожидали от воцарения Александра I. Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга со счастьем, и общим и частным для каждого порознь».

И вот в этом авторы всех приведенных мною воспоминаний оказались единодушны.

Петербург словно сошел с ума. И лишь самым близким Павла не до веселья. Александр Павлович, с чьего согласия совершилось это действо, был глубоко опечален тем, что Пален обманул его, не сохранив жизнь его отцу. Константин, младший брат Александра, и вовсе шокирован произошедшим событием, так как, по крайней мере, так пишут в воспоминаниях современники, вовсе не знал о готовящемся перевороте. А вдовствующая императрица Мария Федоровна плакала навзрыд, с ней Павел всегда был исключительно нежен и обходителен. Траур по умершему мужу она пронесет через всю жизнь.

Судьба заговорщиков сложилась по-разному. Но все главные участники почти сразу были отдалены от трона. А многим и вовсе запретили появляться в Петербурге. Начиналась эпоха Александра Благословенного. Причиной смерти Павла тогда назвали апоплексический удар, ну, то есть инсульт.

Из письма Наполеона Бонапарта Александру I, 20 сентября 1812 года:

«Прекрасный, великолепный город Москва больше не существует. Ростопчин его сжег».

Тогда же кто-то из французской армии замечал:

«Один Иван Великий (имея в виду колокольню на Соборной площади Кремля) печально возносится над обширной грудой развалин. Только одинокие колокольни и дома с мрачным клеймом пожаров кое-где показываются».

Так выглядела Москва в начале осени 1812 года. Полностью оставленная русскими людьми и самой жизнью. Никогда Наполеон ничего подобного не видел. Полтора десятка европейских городов лежали у его ног: Берлин, Рим, Вена, Варшава, Венеция, Неаполь, Милан, Флоренция, Мадрид, Лиссабон, Амстердам, Триест, Каир, Яффа – все это подчинялось только ему одному. Москва должна была стать самой оглушительной победой Наполеона в череде его блестящих завоеваний. Но стала самым оглушительным поражением. Байрон даже напишет:

Безусловно, сдача Москвы – это самое сильное решение из когда-либо принятых русскими полководцами. Однако изначально ее не планировали отдавать французам. После Бородина главнокомандующий русской армией Михаил Илларионович Кутузов приказал отступать к Москве, заверяя изо дня в день русских генералов, а вместе с ними и московского генерал-губернатора Федора Васильевича Ростопчина, что для спасения Москвы будет дано еще одно новое сражение. Но давать сражение без подкрепления осторожный и опытный Кутузов не решался, ему требовались новые силы для борьбы с Наполеоном. Однако подкрепления не было.

11 сентября Кутузову пришел императорский рескрипт, в котором ясно написано, что подкрепления не будет. Тут ему уже становилось понятно: выдержать новый бой у стен белокаменной просто невозможно. Но он все еще продолжал уверять, что под Москвой должно состояться сражение, решающее успехи кампании и участь государства. Генерал Алексей Ермолов писал:

«Кутузов желал только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя», – что очень похоже на правду.

Но когда утром 13 сентября Ермолов высказал сомнения в том, что на позиции, уже избранной под Москвой, можно удержаться[5], Кутузов в присутствии окружавших его генералов пощупал пульс у Ермолова и спросил его: «Здоров ли ты?» Вероятно, это был показательный момент, и Кутузов своей уверенностью просто поддерживал боевой дух русских генералов. Настоящая картина открылась вечером того же дня.

Вечером 13 сентября в подмосковной деревне Фили в избе у некоего крестьянина Михаила Фролова случился военный совет. Важно было быстро принимать какое-то решение, дальше медлить нельзя. На лавочках в крестьянской избе сидели сливки русской армии: Кутузов, Барклай-де-Толли, Милорадович, Беннигсен, Дохтуров, Платов, Раевский, Ермолов, Толь и много-много кто еще.

На повестке стоял один-единственный и самый главный для всей России вопрос: сдать Москву Наполеону или не сдавать и лечь костьми под ее стенами. Спорили долго и жарко. Мнения русских генералов сильно различались. Беннигсен настаивал на сражении под Москвой, Барклай-де-Толли, напротив, предлагал отступать, мотивируя свое предложение словами:

«Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны, жестокой, разорительной. Но сберегши армию, еще не уничтожаются надежды Отечества, и война может продолжаться с удобством…»

И хоть почти все генералы перед советом были настроены сражаться за Москву, Барклаю удалось силой убеждений склонить часть из них на свою сторону.

Все тот же Алексей Ермолов уже позже замечал, что Кутузов не мог скрыть удовольствия, что это решение пришлось озвучить не ему. Барклай-де-Толли облегчил Кутузову тяжесть решения. Кутузов и так склонялся принять решение о сдаче Москвы, но то, что это произнес Барклай, сослужило Кутузову большую службу. Совет в Филях Кутузов закончил по-французски, он произнес:

«Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собою для блага Отечества. Повелеваю отступить».

В конце Михаил Илларионович добавил:

«Наполеон – бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет».

Могли ли ожидать подобного решения русские генералы, которые еще утром 13 сентября решительно планировали сражаться под стенами первопрестольной? Один из участников совета – генерал Коновницын – вспоминал: