Некоторая разновидность игровой профанации оказывается направленной не столько на посторонних, сколько на самого реципиента, путем легкого поддразнивания его или проверки ритуальных границ по отношению к нему. Нужно сказать, что в нашем обществе этот вид забавы адресуется взрослыми к представителям менее церемониальных категорий — детям, старикам, слугам и т. д., — например, когда санитар ласково ерошит волосы пациента или позволяет себе более сильные виды поддразнивания[66]. Антропологи описали крайнюю форму этого типа вольности на материале «сводных братьев и сестер, которые потенциально являются дополнительными супругами»[67]. Какими бы очевидными ни были агрессивные обертоны этой формы поведения, реципиенту дается возможность действовать так, как будто серьезного оскорбления его чести не произошло или, по крайней мере, все оскорбление сводится к тому, что его сочли тем, с кем дозволено шутить. В отделении Б, когда миссис Баум дали слишком маленькую для ее постели простыню, она использовала ее для шуточного захвата в плен одного из служителей. Ее дочь иногда в шутку лопала пузыри жвачки как можно ближе к лицу сотрудника отделения, не касаясь его, или поглаживала руку мужчины-сотрудника, пародируя любовные жесты, шутливо предлагая вступить с ним в сексуальные отношения.

Менее игривый вид ритуального осквернения обнаруживается в практике очернения реципиента в такой манере и под таким углом, что у реципиента остается право поступать так, будто он не получал унижающего сообщения. В отделении Б, где в профессиональные обязанности персонала входило «устанавливать контакт» с пациентами и отвечать им дружелюбно, медсестры иногда могли вполголоса бормотать ругательства, когда пациенты оказывались беспокойными и трудными. В свою очередь, пациенты использовали то же оружие. Когда медсестра поворачивалась спиной, пациенты иногда показывали язык, приставляли большой палец к носу или корчили ей рожи. Это, естественно, стандартные формы ритуального презрения в нашем англо-американском обществе, образующие своего рода почтительность со знаком «минус». Можно привести другие примеры. Один раз миссис Баум, на забаву остальным присутствующим, повернулась задом к окошку поста, наклонилась и задрала юбку в акте ритуального презрения, который явно некогда был более распространен, чем теперь. Во всех этих случаях видно, что хотя церемониальные вольности и применяются по отношению к реципиенту, но его не настолько презирают, чтобы оскорблять «в лицо». Это разграничение между тем, что сообщается о реципиенте во время разговора с ним, и тем, что может быть сообщено о нем во время разговора не с ним, является в нашем обществе базовым церемониальным институтом, гарантирующим, что взаимодействие лицом к лицу будет, вероятно, взаимно одобрительным. Степень глубины этого разграничения можно оценить в психиатрических отделениях, где наблюдается сотрудничество пациентов с тяжелыми нарушениями с персоналом, что служит поддержанию видимости сохранения этого разграничения.

Но, конечно, есть ситуации, где актор выражает ритуальное оскорбление реципиента, будучи официально вовлечен в разговор с ним или таким образом, что оскорбление нельзя не заметить. Вместо описания и классификации этих ритуальных оскорблений исследователи склонны все их подводить под психологическую «крышу», нацепляя ярлычок «агрессии» или «враждебных вспышек» и переходя к другим аспектам исследования.

В некоторых психиатрических отделениях ритуальное оскорбление лицом к лицу — постоянное явление. Пациенты могут оскорблять персонал или других пациентов, плюя в них, давая пощечины, бросая в них фекалии, срывая с них одежду, сталкивая со стула, отбирая еду из рук, крича им в лицо, сексуально приставая и т. д. В отделении Б Бетти иногда могла шлепать и бить свою мать по лицу, наступать на босые ноги матери тяжелыми башмаками, оскорблять ее за столом теми словами из четырех букв, которые дети среднего класса обычно избегают употреблять в отношении своих родителей, тем более в их присутствии. Повторю, что хотя с точки зрения актора это осквернение может быть продуктом слепого импульса или иметь особый символический смысл[68], с точки зрения общества в целом и его церемониального языка это не случайные импульсивные нарушения. Наоборот, эти поступки как раз рассчитаны на то, чтобы через символическое значение передать полное неуважение и презрение. Что бы ни было на уме у пациента, швыряние фекалий в санитара — это использование идиомы нашего церемониального языка, которая является столь же по-своему утонченной, как грациозный и пышный поясной поклон. Знает это пациент или нет, он говорит на том же ритуальном языке, что и держащие его в неволе; он просто выражает то, что они не хотят слышать, ибо поведение пациента, не несущее ритуального значения в понятиях повседневного церемониального языка персонала, не будет восприниматься персоналом вообще.

Помимо осквернения других, индивиды по разнообразным причинам и в разных ситуациях создают видимость осквернения самих себя, поступая таким образом, который кажется специально придуманным для разрушения их образа в глазах других как людей, заслуживающих почтения. Церемониальное умерщвление плоти было характерной чертой многих социальных движений. По-видимому, дело не в неумении себя вести, а в напряженных усилиях индивида, чувствительного к высоким стандартам поведения, поступать вопреки собственным интересам и использовать церемониальные средства для представления себя по возможности в наихудшем свете.

Во многих психиатрических отделениях типично то, что кажется персоналу и другим пациентам самоосквернением. Например, наблюдаются пациентки, которые систематически выдирают из головы все свои волосы, представляя себя в гарантированно гротескном виде. Крайнюю для нашего общества степень самоосквернения, видимо, можно обнаружить в пациентах, мажущих себя своими фекалиями и поедающих их[69].

Самоосквернение, конечно, случается и на вербальном уровне. Так, в отделении А высокие стандарты манеры поведения нарушались слепой пациенткой, которая за столом иногда навязывала остальным присутствующим обсуждение своего физического недостатка, с жалостью к себе твердя о том, насколько она для всех бесполезна и что, как бы вы ни относились к этому, она слепа. Аналогично, в отделении Б Бетти имела обыкновение говорить, насколько она уродлива, толста и что никто не захотел бы иметь такую своей подружкой. В обоих случаях это самоуничижение, выходящее за пределы вежливого самообесценивания, воспринималось как бремя для других: они были готовы осуществлять защитное избегание в отношении недостатков индивида и ощущали несправедливым насильственное вовлечение себя в неприятное столкновение с чужими проблемами.

Правила поведения, связывающие актора и реципиента, — это скрепы общества. Но многие поступки индивидов, руководствующихся этими правилами, происходят нечасто или требуют для своего завершения много времени. Следовательно, редкими могут быть возможности для подтверждения морального порядка, принятого в общества. Именно здесь церемониальные правила выполняют свою социальную функцию, ибо многие поступки, вытекающие из этих правил, длятся только короткий момент, не влекут существенных затрат и могут выполняться в каждом социальном взаимодействии. Какова бы ни была деятельность, сколь бы она ни являлась грубо инструментальной, в ней содержится много возможностей для небольших церемоний, коль скоро в ней присутствуют другие люди. Через эти обряды, руководимые церемониальными обязанностями и ожиданиями, в обществе все время распространяется поток индульгенций, а другие присутствующие постоянно напоминают индивиду, что он должен в общении с ними проявлять хорошие манеры, подтверждая священное достоинство других людей. Жесты, которые мы иногда называем пустыми, возможно, на самом деле являются самой наполненной вещью из всех.