Временами, когда работа особенно затихала, я сама стояла на страже при дверях инструментального сарайчика, готовая предупредить о приближении надзирателя или какой-нибудь шишки из дирекции, пока девять или десять мелких начальников и рабочих изо дня в день играли в покер со страстным увлечением[238].
Поэтому в жизни не редки типичные сценические сигналы, говорящие исполнителям, что опасность миновала и наконец возможно ослабление представительского фронта. Другие предупредительные сигналы говорят исполнителям, что хотя все кажется в порядке, дабы позволить себе отпустить тормоза, но в действительности среди своих присутствуют люди из публики, делая неразумным такое поведение. В преступном мире предупреждения типа, что мол «легавые» уши подслушивают или «легавые» глаза подглядывают так важны, что имеют специальные наименования, означающие подачу определенных знаков. Такие знаки, разумеется, могут сообщать и непреступной команде, что некий невинно выглядящий член аудитории на самом деле сыщик, или соглядатай от других фирм, или человек, который в каких-то других отношениях больше или меньше того, чем он кажется.
Для любой команды — даже для семьи, к примеру — было бы трудно управлять впечатлениями, какие она создает, без такого набора предупреждающих сигналов. Вот что говорится об этом в воспоминаниях о совместной жизни матери и дочери в одной комнате в Лондоне:
По дороге я стала тревожиться об удаче нашего обеда, раздумывая, как моя мать примет Скотти [коллегу-маникюршу, которую мемуаристка в первый раз ведет к себе домой] и что Скотти подумает о моей матери, и потому как только мы вступили на лестницу, я начала говорить громким голосом, чтобы предупредить мать, что я не одна. По сути это был настоящий сигнал, условленный между нами, ибо, когда два человека живут в единственной комнате, не стоит и говорить о том, какой беспорядок мог открыться глазам неожиданного гостя. Почти всегда какая-нибудь кастрюля или грязная тарелка торчала там, где ее не должно было быть, либо чулки или юбка сушились над печкой. Мать, предупрежденная повышено громким голосом своей неугомонной дочери, металась во все стороны как цирковой жонглер, пряча то сковородку, то тарелку, то чулки, а потом превращалась в какую-то статую замороженного достоинства, очень спокойную, полностью готовую к приему посетителя. Если она убирала вещи в слишком большой спешке и забывала что-то очень заметное, я могла видеть, как ее неусыпный взор бдительно следит за неприбранным предметом и ждет, чтобы я поправила дело, не привлекая внимания посетительницы[239].
К этому можно добавить, что чем бессознательнее выучиваются и используются такого рода сигналы, тем легче будет участникам команды скрывать даже от самих себя, что они фактически действуют именно как команда. Ранее упоминалось, что даже по отношению к собственным членам, команда может быть секретным обществом.
В связи с идеей сценических реплик-намеков можно предположить, что команды разрабатывают и способы передачи расширенных вербальных посланий друг другу таким образом, чтобы защитить проецируемое на других впечатление, могущее быть подорванным в случае, если бы аудитория вдруг поняла, что у нее на глазах происходит передача подобной информации. Это можно пояснить еще одним примером из практики британской государственной службы:
Совершенно другое дело, когда госслужащего посылают наблюдать за прохождением законопроекта через парламент, или участвовать в дебатах в любой из палат. Он не имеет права говорить от собственного лица — он может лишь снабжать министра материалами и предложениями и надеяться, что тот хорошо их использует. Вряд ли нужно подробно расписывать, как министра заранее тщательно «осведомляют» перед каждой положенной ему речью, например, на втором и третьем чтениях важного законопроекта или на представлении годовых смет данного министерства: для таких случаев министра снабжают обстоятельными записками по каждому имеющему вероятность возникнуть вопросу, даже приличествующими официальному обиходу анекдотами и шутками «для легкой разрядки». Сам министр, его личный секретарь и непременный секретарь министерства тратят, вероятно, массу времени и труда, отбирая из этих записок наиболее выигрышные пункты, располагая их в наилучшем порядке и придумывая впечатляющее, ударное заключение. Все это не очень волнительно и для министра и для его подчиненных чиновников, так как делается в спокойной обстановке и с достаточным запасом времени. Ключевой момент настает при заключительном выступлении в конце дебатов. Там министр должен в основном полагаться на самого себя. Правда, государственные служащие, сидя с терпеливым вниманием в маленькой галерее справа от спикера палаты общин или при входе в палату лордов, успевают записать неточности и искажения фактов, ложные выводы, свидетельства недопонимания правительственных предложений и тому подобные слабости в доводах ораторов оппозиции, но трудность часто в том, как доставить эти боеприпасы на линию огня. Время от времени личный парламентский секретарь министра будет вынужден вставать со своего места, расположенного сразу за креслом шефа, осторожно пробираться к служебной галерее и шепотом переговариваться с присутствующими государственными служащими; иногда министру передадут записку; очень редко он сам появится на минутку среди своих и задаст какой-нибудь вопрос. Все эти маленькие междусобойные переговоры-коммуникации вынужденно проходят на глазах у палаты, а ни один министр не хочет выглядеть как актер, который не знает своей роли и требует подсказок[240].
Деловой этикет, вероятно больше интересующийся стратегическими, чем моральными секретами, предлагает такие наставления:
…Храните в секрете цель вашего телефонного разговора, если его может слышать посторонний. Если вы получаете сообщение по телефону от кого-то со стороны и хотите быть уверены, что поняли его правильно, не повторяйте, как это делается обычно, сути сообщения сами, но вместо этого попросите собеседника повторить сказанное и попросите так, чтобы ваш тон не оповестил всех присутствующих о возможно личном характере сообщения.
…Прячьте ваши бумаги до прихода чужого посетителя, или заведите привычку держать их в папках или под чистым листом бумаги.
…Если вам надо переговорить с кем-то в вашей организации, когда с ним рядом находится посторонний, или любой человек, не имеющий отношения к вашему сообщению, сделайте это так, чтобы это третье лицо не получило никакой важной информации. Скажем, можно воспользоваться внутренним телефоном, а не селектором, или изложить ваше сообщение в записке для передачи из рук в руки, вместо публичного проговаривания своей информации[241].
Об ожидаемом посетителе должно быть доложено незамедлительно. Если вы в это время уединились с другим лицом, ваша секретарша может прервать разговор, сказав нечто вроде: «Назначенный на 3 часа в приемной. Я подумала, что может быть это важно». (Она не упоминает имени посетителя в присутствии постороннего. Если вы не в состоянии вспомнить, кто этот назначенный на 3 часа, она пишет фамилию на клочке бумаги и вручает его вам, или использует ваш личный телефон вместо системы громкой связи.)[242]
Сценические намеки и сигналы обсуждались в этой главе как один из главных типов командного сговора. Другой тип включает в себя коммуникации, которые работают в основном на то, чтобы довести до исполнителя истину, что в действительности он не придерживается рабочего соглашения, что разыгрываемый им спектакль — это только спектакль и не больше. Тем самым исполнитель, по меньшей мере, обеспечивает себе личную защиту от притязаний своей аудитории. Такой тип деятельности можно хлестко назвать ироническим сговором. Как правило, в нем есть тайное пренебрежение к аудитории, хотя порой при этом могут передаваться такие понятия об аудитории, которые своей неумеренной лестью выпадают из рамок рабочего соглашения. В этом случае перед нами некий тоже скрытый, но осуществляемый на глазах у публики аналог тех закулисных насмешек, которые были описаны в разделе «Обсуждение отсутствующих» данной главы.
