Другой иллюстрацией снабжает нас еще один английский «включенный наблюдатель» Моника Диккенс, намеренно пошедшая на социальное понижение:
Упомянутая горничная (я узнала, что ее звали Адди) и две официантки вели себя как люди, играющие в пьесе. Они величаво входили на кухню, как бы удаляясь со сцены за кулисы, с еще высоко поднятыми подносами и натянутым на лица выражением надменности, расслаблялись на момент в бешеной суете получения новых блюд и опять выплывали с лицами, готовыми к следующему выходу на большую сцену. Повар и я оставались кем-то вроде рабочих сцены среди строительного мусора: на миг словно узрев отблеск иного мира, мы почти что слышали аплодисменты невидимой публики[172].
Упадок института домашней прислуги вызвал быстрые изменения, похожие на описанные Оруэллом, в поведении домашней хозяйки из средних классов. Давая обед для друзей, она вынуждена справляться с грязной кухонной работой таким образом, чтобы быть в состоянии то и дело переключаться с роли прислуги на роль хозяйки, меняя род деятельности, манеры и настроение при входе и выходе из столовой. Руководства по этикету помогают сориентироваться в том, как облегчить такие переключения. Например, в случае если хозяйке надо удалиться в закулисную зону на продолжительное время (положим — для приготовления постелей), то чтобы сохранить видимость всеобщей беззаботности руководство советует отправить хозяина с гостями на небольшую прогулку в сад.
Граница, разделяющая переднюю и заднюю зоны действия, встречается в нашем обществе на каждом шагу. Как полагается, во всех домах (кроме домов людей из низшего класса) семейная ванная и спальня — это такие места, доступ в которые посторонней публике может быть закрыт. Вымытые, одетые и приукрашенные в этих комнатах тела могут быть представлены друзьям в других помещениях. И конечно же, для приготовления пищи кухня является тем же, чем ванная и спальня — для человеческого тела. Фактически, именно наличие таких специфических помещений отличает условия жизни людей из среднего класса от условий жизни низшего класса. Но в нашем обществе для всех классов характерна тенденция отчетливо разделять парадные (передние) и задние комнаты, даже по их внешнему виду. Передние комнаты, как правило, относительно хорошо обставлены, отремонтированы и прибраны. Задние обычно содержатся в довольно неприглядном виде. Соответственно, социально полноправные взрослые ходят через парадную дверь, а социально неполноправные (прислуга, посыльные, дети) пользуются черным входом.
Хотя все более или менее знакомы с общей сценической планировкой внутри своего дома и вокруг него, люди, как правило, мало знают о связанных с ним дополнительных сценических возможностях. Американские мальчишки от восьми до четырнадцати лет и другая непочтительная публика чрезвычайно ценят подворотни, закоулки и проходные дворы в ближайшей округе и пользуются ими. Они очень живо воспринимают любое подобное открытие, но это чувство уходит, когда они становятся старше. Уборщики и уборщицы по необходимости тоже имеют отчетливое представление о небольших дверях, через которые можно выйти на задворки деловых зданий, и очень хорошо знают их грузовую транспортную систему для скрытой от посторонних глаз доставки к месту работы моющего и чистящего оборудования, другого столь же громоздкого сценического реквизита, а также самих себя. В магазинах имеются аналогичные подсобные помещения: там задней зоной служит пространство «позади прилавка» и кладовая.
Очевидно, что при данных ценностях конкретного общества закулисный характер определенных мест запечатлевается в них материально и по отношению к смежным областям эти места тоже неизбежно оказываются закулисными — зонами заднего плана. Нередко эти зоны действия выделяются с помощью искусства декораторов, отводящих темные цвета и голые кирпичные стены служебным частям зданий и белую штукатурку зонам переднего плана, фасадам. Этому разделению прибавляет стабильности установка капитального оборудования на постоянном месте. Работодатели совершенствуют подобную гармонию, перемещая лиц с непривлекательной внешностью на задний план рабочей сцены, а лиц, «производящих хорошее впечатление» на передний план. Резервы мало впечатляющего, незаметного другим труда можно использовать не только для деятельности, которую надо скрывать от аудитории, но и для деятельности, которую скрывать можно, но не нужно. На одном из семинаров Эверет Хьюз сообщил факт[173], что наемные работники-негры могут легче добиться почетного положения на американских предприятиях, если они работают уединенно, вдалеке от главных зон производственных операций, как это бывает, например, в фармацевтике. (Все это подразумевает своеобразную «экологическую» сортировку персонала, что хорошо известно, но мало изучено.) В подобных случаях обычно следует ожидать, что работающие за сценой будут стремиться к достижению высоких технических стандартов исполнения, тогда как работающие на виду, в зоне переднего плана будут ориентироваться на принятые стандарты выразительности исполнения.
Декоративные и постоянные элементы убранства в месте, где обычно протекает какое-то конкретное представление, а также определенные исполнители, обычно бывающие там, придают этому месту особый дух. Даже когда традиционное исполнение там в данный момент не идет, место продолжает хранить какие-то свойства зоны переднего плана. Так, собор и школьный класс сохраняют что-то от их настроя, даже когда в них присутствуют лишь ремонтные рабочие, и хотя эти люди могут вести себя не очень почтительно, делая свою работу, сама эта их непочтительность не бесформенна, а частично структурирована и определенно сориентирована тем, что в известном смысле они обязаны чувствовать, но не чувствуют. Точно так же какое-то место может получить широкое признание как временное убежище, где не обязательно соблюдать определенные нормы поведения, и получить его только потому, что место это прочно отождествляется с образом задней зоны. Иллюстрациями этому могут послужить охотничьи домики и раздевалки в спортивных общественных заведениях. Летние курорты тоже, по-видимому, культивируют известную снисходительность в отношении внешнего вида людей, позволяя им, в остальном связанным условностями, публично появляться на улицах в костюмах, которые они в обычных обстоятельствах не надели бы в присутствии посторонних. Как своеобразные убежища возникают и воровские «малины» или даже преступные сообщества, где никому не надо притворяться «законопослушным». Интересный пример такого явления когда-то существовал в Париже:
В XVII в., чтобы стать полноправным «арготьером», надо было не только выпрашивать милостыню подобно любому простому бродяге, но и владеть мастерством карманника и вора. Этим искусствам обучали в местах привычных встреч самых последних отбросов общества, и места эти были известны под названием «Дворов чудес». Если верить автору начала XVII в., подобные дома, или скорее притоны, назывались так потому, что «жулики… и прочие проходимцы, которые весь день пробыли калеками, увечными, раздутыми водянкой, разукрашенными всеми видами телесных хворей, возвращаются домой ночью, неся под мышками говяжий филей, кусок телятины или баранью ногу, не забыв к тому же привесить к поясу бутылку вина, и, вошед во двор, они отбрасывают прочь свои костыли, вновь обретают здоровый вид и, в подражание древним вакханалиям, пускаются в пляс со своими трофеями в руках, пока содержатель притона готовит им ужин. Так может ли быть большее чудо, чем увиденное в этом дворе чудес, где безногие ходят, а горбатые распрямляются»[174].
В таких задворочных зонах сам факт, что здесь никому не надо пускать пыль в глаза и строить из себя важную персону, задает тон всему взаимодействию, располагая находящихся там людей действовать так, как будто они накоротке друг с другом во всех делах.
