В общем, контролирование обстановки может дать контролирующей команде чувство безопасности. Вот как один исследователь говорит об отношении «врач-фармацевт»:
Магазин-аптека — дело серьезное. Врач часто приходит к фармацевту в магазин за лекарством, за информацией, за хорошим разговором. В этих разговорах человек за прилавком имеет приблизительно те же преимущества, что и стоящий во весь рост оратор над сидящей аудиторией[135].
Ощущение независимости медицинской практике фармацевта придает именно его магазин. Магазин, в некотором смысле, есть часть самого фармацевта. Как Нептуна изображают подымающимся из моря и в то же время волной и пеной этого моря, так и в этосе фармацевтики культивируют священный образ благородного фармацевта, сумевшего возвыситься над полками и прилавками с пузырьками и медоборудованием, хотя одновременно все это является частью его сущности[136].
Хорошую литературную иллюстрацию последствий лишения контроля над обстановкой дает отрывок из «Процесса» Франца Кафки, где Йозеф К. встречается с представителями власти в своем пансионе:
Когда он оделся окончательно, Виллем, идя за ним по пятам, провел его через пустую гостиную в следующую комнату, куда уже широко распахнули двери. К. знал точно, что в этой комнате недавно поселилась некая фройлян Бюрстнер, машинистка; она очень рано уходила на работу, поздно возвращалась домой, и К. только обменивался с ней обычными приветствиями. Теперь ее ночной столик был выдвинут для допроса на середину комнаты, и за ним сидел инспектор. Он скрестил ноги и закинул одну руку на спинку стула…
— Йозеф К.? — спросил инспектор, должно быть, только для того, чтобы обратить на себя рассеянный взгляд К.
К. наклонил голову.
— Должно быть, вас очень удивили события сегодняшнего утра? — спросил инспектор и обеими руками пододвинул к себе немногие вещи, лежавшие на столике, — свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти предметы были ему необходимы при опросе.
— Конечно, — сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец перед ним разумный человек, с которым можно поговорить о своих делах. — Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.
— Не очень? — переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.
— Возможно, что вы не так меня поняли, — заторопился К. — Я только хотел сказать… — Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. — Мне можно сесть? — спросил он.
— Это не полагается, — ответил инспектор[137].
Разумеется, за привилегию давать представление на сценической площадке собственного дома надо платить: человек имеет хорошую возможность передавать информацию о себе сценическими средствами, но не имеет возможности скрыть те факты, которые передаются декорациями, обстановкой действия. Тогда следует ожидать, что потенциальный исполнитель, возможно, в каких-то случаях будет избегать своей собственной сцены и ее контролирующих воздействий, чтобы предотвратить неприкрашенное исполнение, и это может подразумевать нечто большее, чем, например, простая отсрочка званого вечера из-за того, что еще не прибыла новая мебель. Так, известно, что в одной трущобной зоне Лондона
…матери чаще, чем в каком-либо другом месте, предпочитают рожать в больнице. Главная причина этого предпочтения, по-видимому, в боязни расходов на домашние роды, так как придется покупать кое-какие необходимые вещи, например, полотенца и купальные ванночки, да еще каждая вещь должна отвечать требованиям приглашенной акушерки. Это означает также присутствие в доме чужой женщины, что в свою очередь подразумевает необходимость специальной его уборки[138].
Когда изучают командное исполнение, то часто выясняется, что некто в нем облечен правом направлять и контролировать ход драматического действия. Пример — «конюший» в дворцовых церемониях. Иногда индивид, который церемониально контролирует спектакль и в некотором смысле выступает его распорядителем, играет и одну из важных специфических ролей в исполнении, коим он дирижирует. Поясним это взглядом романиста на служебные функции свадебной церемонии:
Священник оставил дверь приоткрытой, чтобы они [Роберт, жених, и Лайонел, шафер] могли услышать реплики и войти без промедления. Они стояли за дверью как тайные соглядатаи. Лайонел потрогал свой карман, нащупал круглый ободок кольца и легонько пожал локоть Роберта. Когда ключевое слово было произнесено, Лайонел распахнул дверь и, по сигналу, выдвинул Роберта вперед.
Церемония прошла без заминок, направляемая твердой и опытной рукой священника, который сильно понижал голос, давая указания, и выразительно хмурил брови, поправляя исполнителей. Гости не заметили трудностей Роберта при надевании кольца на палец невесты, но зато заметили, что ее отец плакал чересчур обильно, а мать не плакала совсем. Но все это были мелочи, очень скоро забытые[139].
В общем, члены команды отличаются друг от друга способами и степенью, в какой им позволено направлять исполнение. Кстати, можно заметить, что структурные сходства явно разнородных рутинных церемоний находят достаточно хорошее отражение в сходстве умов, повсюду наблюдаемом у всяческих распорядителей и режиссеров. Будь то похороны, свадьба, партия в бридж, однодневная распродажа, повешение или пикник, распорядитель склонен рассматривать исполнение с точки зрения того, идет ли оно «гладко», «успешно», «без заминки» и все ли могущие помешать случайности были предусмотрены заранее.
Во многих исполнениях должны быть реализованы две важные функции, и если команда имеет распорядителя, на него часто и будет возложена специальная обязанность исполнения этих функций.
Во-первых, на распорядителя могут возложить обязанность корректировать любого члена команды, чье исполнение становится неподходящим к обстановке. В этих целях обычно используются исправительные процедуры успокоения и наказания. Как пример можно взять роль бейсбольного судьи в поддержании определенного образа реальности для болельщиков-фанатов.
Все судьи настаивают, чтобы игроки контролировали себя и воздерживались от жестов, выражающих презрение к их решениям[140].
Я знал, что безопасный клапан для облегчения ужасного напряжения необходим, и как игрок сам наверняка бы спускал свою долю излишнего пара. Даже как судья я мог сочувствовать игрокам. Но именно как судья я был обязан решать, насколько далеко в нарушениях можно позволить зайти тому или иному игроку, не прерывая игру и не позволяя оскорблять, атаковать или высмеивать себя и тем унижать саму игру. Улаживание споров и успокоение людей на поле было столь же важным делом, как и правильность решений — и более трудным!
Самое легкое для любого судьи — это удалить игрока с поля. Часто гораздо труднее сохранить его в игре — так понять и предупредить его недовольство, чтобы оно не перешло в какую-нибудь скверную потасовку[141].
Я не терплю клоунады на поле и не советую терпеть любому другому судье. Комедианты уместны на сцене или на телевидении, но не в бейсболе. Шарж или бурлеск в игре могут лишь превратить ее в дешевку, а также дать повод презирать судью за попустительство подобным сценам. Вот почему забавников и умников-критиканов вы увидите в роли гонимых, как только они начнут откалывать свои стандартные номера[142].
