Театральным жестом одноглазый извлек из-под своего тряпья отрубленную голову какого-то бородатого мужика держал он ее именно за бороду! — и бросил к ногам Юзефа.
Юзеф поморщился и, подтолкнув носком ботинка, откатил голову в сторону.
— Нет, здесь ей лучше не валяться, — проворчал одноглазый и, подхватив голову, метнул ее в сторону зловонной ямы.
Юзеф вздрогнул, взглянул на Веника.
— Я хочу забрать тело своего сына с собой.
— Нет. Не сейчас… Позже получите его. В милицейском морге. Ребята вытащат его на поверхность, в открытом месте будет лежать… Менты его быстро найдут. Просто звоните и справляйтесь о нем. В «Бюро несчастных случаев»… А теперь — уходите!
Юзеф опустился на колени перед Веником, прощальным жестом провел по волосам… Веник застонал.
— Нет! — вскрикнул одноглазый, вскидывая винтовку.
Веник повернулся на бок, закашлялся. Изо рта его текла яркая, алая, пузыристая кровь. Она заливала грудь нарядной серебристо-белой блузы, усеянный овальными блестками. На дискотеку, наверное, собирался… Мальчишка! Окровавленной рукой он схватил Юзефа за рукав:
— Отец! Я… Я всегда хотел быть хорошим! Чтобы ты любил меня! А получалось — наоборот! Я тебя огорчал! Я думал — стану великим… Великим художником… Ты будешь мною гордиться… Прости меня, я…
Он снова закашлялся, кровь хлынула фонтаном, рука конвульсивно сжалась.
— Ты хороший мальчик. Ты — мой сын. Я люблю тебя. Я горжусь тобой, — ласково и очень спокойно прошептал Юзеф.
Не знаю, слышал ли Веник эти его слова.
Надеюсь, что еще слышал…
Одноглазый наклонился, пощупал его шею… И удовлетворенно выдохнул:
— Мертв! Теперь — уходите! А его… Его найдут, скорее всего, возле станции «Волгоградский проспект». Точно еще не знаю… Идите! Мелкий, проводи!
Я увидела маленького тощего белокурого подростка в рванье — на нем лица не было, он с почти мистическим ужасом смотрел то на Веника, то на Сабнэка, то на Кривого… То на Юзефа, то на меня. Воистину — Мелкий!
Юзеф подхватил на руки Ольгу, с трудом оторвав ее от Сабнэка — она вцепилась в него, как краб в добычу! И кивнул мне:
— Идемте, Настя.
И я пошла. Сжимая в руках кухонный нож…
Мелкий вывел нас на поверхность.
Он сам, похоже, переживал случившееся — трясся и, кажется, плакал. О ком? О Сабнэке? О Венике?
Когда прощались, он забрал у меня нож:
— Вам незачем… На этом ноже много всякого нанизано!
Объясняй потом… Да и кто поверит?
Юзеф вел меня к тому месту, где Веник припарковал машину. Ольга бессильно висела у него на руках, словно зарезанный ягненок… Я смотрела на ее склоненную головку и думала… Думала, смогу ли я когда-нибудь перестать бояться ее?!
— Юзеф… Ольга привела меня к ним. И она хотела меня убить. Если бы Веник не… Она бы убила меня, — сказала я, когда мы сели в машину.
Юзеф был страшно бледен, глаза — больные, левое веко дергалось — нервный тик? — руки дрожали, никак не мог попасть ключом в зажигание. Но голос его, когда он мне ответил, был спокоен и тверд.
— Настя, я только что потерял сына. Я похоронил жену и дочь. Ольга — единственное, что у меня осталось! Ольга — и вы… И, если мне понадобится вместо репетиторов и гувернанток нанимать для нее психиатра и тюремщика — пусть будет так! Я все выдержу… И у меня хватит духу смотреть правде в глаза. Сейчас она еще ребенок… несчастный, безумный, преступный ребенок! Возможно, что-то изменится с годами, если мы увезем ее далеко отсюда, если она будет видеть вокруг себя только добро, общаться с нормальными детьми… Если нет — я найду для нее хорошую клинику в Швейцарии. У меня хватит средств. Но даже в этом случае — мы с вами будем жить неподалеку, чтобы я мог видеть ее каждый день… Чтобы я мог продолжать надеяться!
— Мы с вами?
— Но вы же не оставите меня?
Я не ответила, да он и не нуждался в моем ответе. Завел машину и вывел ее из переулка. И мы поехали…
Навстречу новой жизни?
По приезду домой я выкупала Ольгу — как всегда! только теперь мне не хотелось поцеловать ее или приласкать украдкой, потому что, несмотря на все доводы рассудка ( она — ребенок! — несчастный, искалеченный, больной ребенок, она не ответственна за свои поступки! ) я чувствовала, что никогда не смогу забыть того, что случилось… Никогда не смогу простить.
Потом я готовила кофе для Юзефа.
А Юзеф сидел в гостиной, в темноте, не подавал никаких признаков жизни, и я так переживала за него, что даже забыла о том, как сильно сама я устала и как болит моя ушибленная голова…
Я готовила кофе и думала о том, что здесь вот, на кухне, в мире вещей — кастрюль, сковородок, чашек, терок, банок с чаем, кофе и специями — здесь все так же, как было вчера, так же, как было месяц назад, пол года назад… Когда был жив Веник… Когда был жив Андрей…
Я отнесла Юзефу чашку кофе с корицей и рюмку коньяка.
Села на ковер рядом с его креслом. Уткнулась головой ему в колени.
…И с блаженным облегчением ощутила на волосах его ласкающую руку!
Я так боялась, что он оттолкнет меня…
Что он обвинит меня в гибели Веника!
Меня — потому что он не может винить в случившемся Ольгу: она — последнее, что у него осталось…
Меня — потому что я, вроде как, взрослый человек, Ольга была со мной, а потому я несу ответственность за ее поступки!
Но Юзеф гладил меня по волосам…
А потом я услышала его голос:
— Я уже начал тревожиться, вы все не возвращались… Но я думал, что Ольга затащила тебя в кино или в какой-нибудь магазин…
— Она затащила меня в подвал.
— Да… Позвонил тот человек. Кривой… Не хотелось мне ему верить. Но пришлось. Кривой отказывался иметь дело со мной. Не доверял мне. Требовал встречи с Вениамином… В каком-то известном им обоим месте. Вениамина здесь не было…
Он отправился на дискотеку со своим… Со своим товарищем.
Вернее, собирался идти на дискотеку, уехал к себе, там они должны были встретиться… И я поехал туда. Они уже собирались выходить… Когда я приехал и рассказал, что случилось.
Я, кажется, был груб с ними обоими… Товарищ Вениамина обиделся и ушел. Вениамин тоже, кажется, огорчился… Надеюсь, он меня простил. Теперь мне остается только надеяться на что-то… Предполагать, что на самом-то деле мой сын понимал меня… И звонить в «Бюро несчастных случаев». Как посоветовал этот мерзавец. Я убил бы его, если бы не вы с Олей…
Убил бы! Ты ведь веришь, что я мог бы его убить?
— Да, да, конечно верю! — ответила я, наверное, с излишней горячностью и поспешностью, потому что Юзеф невесело рассмеялся моим словам.
— Да я сам-то в это не верю! Будь я даже один там… Я все равно не поднял бы на него руку. Не стал бы рисковать своею жизнью. Воспользовался бы любой возможностью, чтобы сбежать… Вернуться в этот мир, уехать в Краков, в мой дом, к моим воспоминаниям, к моим фильмам, к моему банковскому счету!!!
— Нет! Не надо так говорить, пожалуйста!
— Но это — правда! Хотя, на самом деле, не в банковском счете, на в краковском доме дело — этим я бы пожертвовал — но жизнь моя… Она всегда была не в детях, а в моих фильмах. Фильмы были важнее детей! Новый фильм, который я, возможно, смогу снять после всего случившегося, для меня важнее, чем месть за сына! Да и вообще… Месть — это гнусный атавизм. Проявление дикости. И я, как цивилизованный человек и христианин, должен отказаться от мыслей о мести и полностью положиться на Закон, который превыше всего. Так ведь, Настенька?!
Я кивнула с несчастным видом. Разумеется, я не была согласна, но спорить с ним я не осмеливалась!
— А что самое печальное, я ведь знал этого человека…
Неплохо знал когда-то!
— Кривого?
— Нет. Того, которого убил мой сын. Того, которого они называли Сабнэком. У него очень характерное лицо… И прежде он тоже носил бороду, только она имела более пристойный вид… И голос… Голос я узнал в первую очередь. Дармолатов. Вадим Дармолатов. Писатель, между прочим… Наш с вами коллега.
