— Что именно?
— То, как вы со мною разговариваете об этом!
— Но я действительно не мог поверить в то, что вы испытываете какие-то серьезные чувства ко мне! Если бы я не заметил, КАК вы на меня оглядываетесь…
— Я люблю вас. Наверное, я вообще впервые в жизни люблю мужчину, не являющегося моим кровным родственником! Я люблю вас, и мне странно, что вы до сих пор этого не видели и не понимали!
— Я не осмеливался понимать этого…
— Лжете! Все вы понимали! Но вам хотелось услышать это от меня. Вот и все… Но вы можете не беспокоиться. Я не стану навязываться и усложнять вам жизнь. Когда вам придет время уехать, мы расстанемся, как цивилизованные люди! Ну, может быть, я иногда буду вам писать… А вы мне — отвечать. Но наша переписка будет касаться только Ольги, ее жизни, развития. Я обещала Андрею, что не оставлю ее совсем…
Что буду наблюдать за ее жизнью.
— Настя! Ну, о чем вы говорите?! Вы — мне — навязываться?!! Вы — молодая женщина, я — старик… Или почти старик. Вы делаете мне честь…
— Я не хочу делать вам честь! А так же — делать вам рекламу перед вашими богемными знакомыми! — заревела я, стряхивая с рук пюре. — Я хочу, чтобы вы женились на мне, чтобы вы любили меня одну, чтобы мы жили долго и счастливо, и…
— …и умерли в один день? Ничего не получится, Настенька. Против нас — закон природы. Я уйду из этого мира много раньше, чем вы. Для вас, умереть одновременно со мной было бы — преждевременной смертью!
— Вы смеетесь надо мной! Прекратите! А то я уйду! И суп готовить не буду! — заверещала я, вываливая пюре в кастрюльку, в которой уже варились другие овощи, измельченные на терке.
— Я не смеюсь над вами! — смеясь, ответил Юзеф. — Клянусь вам, Настя, что это не более чем дурная привычка высмеивать все, что хоть сколько-нибудь задевает мои чувства! Ну же, девочка, перестаньте плакать…
Он повернул меня от плиты — к себе, обнял, принялся целовать — мелкими, нежными, холодными поцелуями осыпал он мое лицо, мою шею, мои плечи… Волосы… Но я все равно ревела и не могла остановиться, и для дальнейших утешений мы переместились в спальню, и там Юзеф оставался столь же нежен и деликатен, но уже не так холоден и весьма искусен, он вообще привносил в занятия любовь творческое начало, а наши постельные игры были настоящими спектаклями, причем всякий раз я следила за развитием событий с самым искренним интересом, хотя приблизительно знала, каким будет финал. Больше всего я любила, когда Юзеф изображал тигра-людоеда, а я становилась его жертвой… Но — это уже совсем ненужные интимные подробности!
После, когда мы лежали, прижавшись, и я, разморенная, лениво думала, что надо бы пойти на кухню и снять пену с супа, но никак не находила сил подняться, Юзеф вдруг сказал мне те самые слова — слова из моего сна! — которых я подспудно ждала от него с того самого мига, когда впервые увидела его в дверях квартиры:
— Девочка моя, как хорошо мне с тобой… Я становлюсь рядом с тобой молодым. Это — счастье… Но это счастье не более, чем иллюзия…
Договорить до конца я ему не дала. Зажала его рот ладонью.
— Не надо дальше… Я знаю, что ты мне скажешь. Не надо этого говорить. Ты дал мне счастье, которого я ждала много лет! Теперь у меня эмоций — на целый любовный роман… И я, возможно, напишу его, когда ты меня бросишь. Чтобы для самой себя сохранить воспоминания об этом чувстве, об этом чуде!
— Я не брошу тебя. Никогда. Мы с тобой не расстанемся, пока ты сама не захочешь меня оставить… А я боюсь, что ты совсем скоро поймешь, что я — не тот человек, какого ты во мне видишь.
— Никогда! Если ты меня не бросишь, мы не расстанемся, пока смерть не разлучит нас! — восторженно выкрикнула я.
И Юзеф расхохотался в ответ.
А с кухни донеслось шипение вытекающего на плиту супа.
Юзеф заставил меня пойти в милицию и сообщить об исчезновении Андрея.
Голова Андрея к тому времени была давно уже погребена где-то в Измайловском парке.
И все равно я ужасно переживала, боялась идти, боялась, что милиционеры, с помощью профессионального чутья и годами отработанной проницательности, смогут догадаться обо всем по моему мятущемуся взгляду или по каким-нибудь еще им известным признакам… То есть, обо всем им, конечно же, не догадаться. Но могут понять хотя бы то, что безутешная супруга на самом-то деле прекрасно знает, куда делся ее муж и что с ним случилось!
Но — нет, ничего они не поняли… А слезы, стоявшие у меня в глазах, дрожь в руках и в голосе только убедили их в искренности моих переживаний.
Милиционеры насторожились конечно же, когда узнали, что пропавший супруг — это тот самый, который совсем недавно обрел свою дочь, так же до того времени считавшуюся без вести пропавшей. Но мне их настороженность вряд ли могла чем-нибудь повредить… Ведь это я узнала девочку! И я осталась теперь обремененной чужим ребенком, а вовсе не веселой богатой вдовой, вызывающей множество подозрений!
…Если они как следует проведут следствие, догадаются об истинной подоплеке происходящего и тоже подключатся к охоте на Короля Нищих, это будет совсем не так уж плохо! У них есть хотя бы какие-то силы! А у нас — ничего…
Веник ходил в маленький полуподпольный тир тренироваться. И — ждал… Ждал звонка от человека по кличке Кривой.
Кривой должен был оповестить Веника о том, что их главарь, Сабнэк, собирается «выйти в люди», то есть — выступить перед народом, перед членами подземной секты.
Как я поняла, почти все время, почти всю свою жизнь Сабнэк проводил в кромешной темноте, на краю какой-то там ямы, в медитациях или размышлениях о судьбе той части человечества, которая была вверена его власти самим Повелителем Мух! И иногда, в результате медитаций и размышлений, Сабнэка охватывало вдохновение. И он являлся при свете, среди своих людей, и он говорил с ними, проповедовал от имени Баал-Зеббула, стоял среди толпы, но все-таки — был доступной мишенью. Настолько доступной, что, по словам Кривого, даже Веник сможет в него попасть… Если постарается. Сабнэк был крупным мужчиной. Крупной целью… И, словно специально для того, чтобы облегчить задачу своего возможного убийцы, Сабнэк давно уже завел привычку заблаговременно предупреждать о своих предстоящих «выступлениях». Разумеется, он это делал только для того, чтобы собрать побольше желающих послушать.
Но и для нас это оказалось удобно…
Точнее, я хочу сказать, не для нас, а для Веника. Все, на что оказалась способна я — это СОПЕРЕЖИВАНИЕ! Ну, и еще — приготовление пищи, стирка, уход за Ольгой… Правда, пищу я готовила плохо, в конце концов, Юзеф решился взять это на себя. И Ольгу к репетитору тоже он возил. А я — сопереживала. И страдала от собственной никчемности.
Увы, я — не героиня!
Очень нелегко давались мне телефонные разговоры с мамой. Ведь мама звонила часто… Практически каждый день! Она и раньше часто звонила и приезжала, и я должна была представлять ей подробные «отчеты» о своей супружеской жизни и о жизни вообще, с точностью до часа! А теперь… Теперь мне приходилось лгать и изворачиваться. С помощью Ольги — вернее, с помощью рассказов о том, какая нервная моя падчерица и как переживает Андрей ее нервозность — я еще могла удержать маму на каком-то расстоянии от моего дома. Но как быть с ее расспросами? Об Андрее… Она все время спрашивала о моих взаимоотношениях с Андреем… А Андрей был мертв… Его обезглавленное тело сбросили в коллектор! Его промороженную голову Юзеф похоронил где-то в Измайловском лесу! А я должна была отвечать маме: «Все хорошо, все в порядке» — не имея возможности открыть даже часть правды, хотя бы о том сказать, что Андрей пропал и мне пришлось заявить в милицию о его исчезновении… Потому что, стоит мне это сказать, мама тут же примчится: утешать меня, заботиться обо мне, жить со мной! А со мною уже жил Юзеф!!! И для мамы здесь места не было… Во-первых, она никогда не поняла бы моих отношений с мужчиной, который по возрасту старше моего отца! А во-вторых… Она бы всюду вмешивалась, всем интересовалась, высказывала бы свое отношение ко всему происходящему. А мы и так жили в чудовищном напряжении! Да и потом, Веник тоже переехал в эту квартиру. Чтобы всем быть вместе… Только с другом своим продолжал встречаться в той, своей квартире. Потому что здесь была Оля… Нет, конечно, потому что здесь был Юзеф! Юзеф — с его холодным, насмешливым, пренебрежительным взглядом! Юзеф, не перестававший осуждать Веника. Юзеф, старавшийся побольнее уязвить сына при каждом удобном случае.
