— Не сидел, не сидел, успокойся, но я знаю! Я знаю о Мэнсоне и его банде все, включая условия тюрем, в которых они сидят!

— Надеюсь, ты не планировал взять тюрьму штурмом, чтобы собственноручно свершить правосудие над убийцами «прекрасной Шарон»? — рассмеялся Веник.

Юзеф побелел и посмотрел на сына ТАК, что Веник поперхнулся смехом и закашлялся.

— А вот этим тебе, мой мальчик, лучше не шутить… Тем более, что ты и представления не имеешь о том, ЧТО ТАКОЕ любовь к женщине! Пусть даже такая далекая и идеалистическая, как была у меня… Это не имеет ничего общего с вашими грязненькими страстишечками!

Веник отвел глаза и как-то сник… Но ни единого слова возмущения или протеста не сорвалось с его губ. Он принял пинок как что-то привычное… И справедливое.

— Так вот, о религиозных сектах двадцатого века, о невозможности и возможности веры в Повелителя Мух и поклонения оному… Настя, слыхали ли вы о Джиме Джонсе и о его секте «Народный храм»?

— Что-то знакомое… Напомните! Это не тот ли, который укрылся со своими последователями в джунглях, а потом они все там отравились, включая маленьких детей?

— Да, около тысячи трупов обнаружили американские солдаты, с вертолетов «прочесывавшие» сельву Гайаны. Любопытно, что цианистый калий они выпили в столь рекламируемом нынче детском витаминизированном напитке «Кул Эйд». Сначала сбежали от цивилизацию в Гайану, затем — устраивали ритуалы, под названием Белые Ночи, то есть — проводили помногу ночей подряд, репетируя собственное массовое самоубийство, и, наконец, воплотили желаемое в действительность. Около тысячи трупов! Грандиозное, должно быть, было зрелище… А совсем недавно, в апреле девяносто третьего, в США члены секты «Ветвь Давидова» под предводительством Дэвида Кореша заперлись в крепости Маунт-Кармел в Техасе, отстреливались от полицейских, а потом покончили с жизнью самосожжением! В крепости Маунт-Кармел погибло семьдесят пять человек. Конечно, не тысяча, как в Гайане, но самосожжение — это серьезнее, чем цианистый калий в прохладительном напитке… А наше, отечественное «Белое Братство»? Вы верите в существование «Белого Братства»?

— Ну, ведь по телевизору показывали…

— Показывали. Сотни, сотни девочек и мальчиков, доведшие себя до предельного истощения или безумия постом и систематическим недосыпанием, хранившие верность своему кумиру — той симпатичной пухлогубой мадам, портретиками которой были в свое время все стенды в Москве обклеены — даже после ее разоблачения и развенчания, шедшие за ней в тюрьму, в тюрьме продолжавшие молитвы и бдения… И вам не кажется, что вера в старого доброго Вельзевула, покровителя грязнуль, гораздо менее дегенеративна, чем вера в то, что Христос и Мария во втором пришествии объединились в женщине, имевшей, как минимум, двоих мужей и одного ребенка?!

— Отец! — неожиданно вмешался Веник. — Ты извини, конечно… Это все очень интересно… Но ты потом это все Насте расскажешь. Мне же идти на встречу с ними… Мы с Андрюшей вместе должны были идти… А теперь… Я не знаю… Мы, вроде бы, договорились. Встречаюсь сегодня с Мелким на пустыре где-то в районе метро Бауманская. И Кривой будет ждать… Мы должны были с Андрюшей… Андрей собирался убить этого… Их Сабнэка. А теперь…

— Что? — холодно поинтересовался Юзеф, недовольный, видимо, тем, что Веник прервал его лекцию о сектантах двадцатого века. — Что ты сказать-то хочешь?

— Мне идти? — тихо, не поднимая глаз на отца спросил Веник.

— Идти.

Меня поразило, как спокойно Юзеф произнес это слово!

Оно упало, как камень в бездну. Как ком земли на крышку гроба. Я понимаю — мои сравнения избиты и помпезны, но… Но это действительно было так. От того, как Юзеф сказал — «Идти» — у меня сжалось сердце, и я не знаю, каково было Венику, ведь идти-то должен был он!

— А не пойти ты не можешь? — чуть мягче поинтересовался Юзеф. — Позвонить им… Нет, конечно, нет. Но как-то еще решить эту проблему?

— Ты же знаешь, что не могу! — безнадежно вздохнул Веник. — Я ведь так просто спросил… Я бы все равно пошел…

Они ведь не оставят нас в покое… И я хоть узнаю, что именно произошло там… С Андреем.

— А если я составлю тебе компанию? — спросил Юзеф таким беспечным тоном, каким, наверное, предлагают свое общество для похода в увеселительное заведение.

— Нет, отец. Меня — знают. Тебя — нет. Подумают, что ты — мент. Или еще хуже — из ФСК. С твоей-то физиономией!

— А что агенту ФСК делать в канализации?

— Знаешь ли, сейчас такое время, что агентов — много, а делать им — нечего, вот они и суют нос всюду, даже туда, куда в прежние времена их и пачкой «зеленых» не заманишь!

— Пачкой «зеленых» можно заманить кого угодно и куда угодно, — проворчала я.

Веник рассмеялся.

— Нет, отец, правда, Мелкий может и не подойти, если увидит со мной незнакомого человека.

— Тогда скажи им, что в следующий раз придешь с папой… Или — попробуй лучше отказаться от следующего визита.

— Мы уже обо всем договорились! И я слишком много знаю.

— Тогда — тяни время… Я пока что-нибудь придумаю.

Может быть… Ладно, с Богом!

— Да я не сразу туда. Я должен еще к одному человеку заехать… Обязательно. Я договорился… С таким трудом уговорил его снова встретиться! Понимаешь, мы так плохо расстались в прошлый раз… Я не хочу, чтобы он зло на меня держал. Я хочу, чтобы, если что, он хотя бы вспоминал обо мне хорошо!

Мечтательная улыбка озарила лицо Веника, а Юзеф — помрачнел и тонкие губы его дрогнули в брезгливой гримасе.

— Ты опять? — жестко спросил он.

— Да, отец. Только не «опять», а все еще. И, видимо, так будет всегда. Таким меня создал Бог.

— Бог ли?

— Не знаю. Мне все равно… Я — такой. Чтобы измениться, мне надо, по меньшей мере, умереть и родиться заново. И я не уверен, что даже это поможет!

— Так значит внуков мне уже не дождаться?

— У тебя есть Ольга, — отрезал Веник. — А у меня есть своя жизнь! Я имею право… Прости, отец, я, наверное, не очень-то вежлив, но мне тяжело говорить с тобой об этом. И вообще мне об этом тяжело говорить! А ты — ты давишь… Рядом с тобой я чувствую себя мразью. Возможно, так оно и есть, возможно, я — мразь! Но позволь мне все-таки пребывать в иллюзиях! И я, между прочим, считаю, что влюблен…

Или даже люблю. Для тебя любые проявления такой любви — не более, чем «грязненькие стастишечки». Для меня же это единственное, что придает жизни какие-то краски… Причем многообразие красок, а не только одну голубую! Я все-таки художник… Хоть и не Леонардо да Винчи и не Микеланджело, и не Сандро Ботичелли, которые тоже, кстати, принадлежали к сексуальным меньшинствам… Но я все-таки неплохой художник!

И мне необходимо что-то, чтобы видеть мир в цвете, а не в черно-белых тонах! Чувства! Страсти! Любовь!

— А я не слышала про Сандро Ботичелли… Что он — голубой… Ты не ошибаешься, Веник? — вмешалась я, видя, как с каждым восторженным выкриком Веника, Юзеф становится все мрачнее и мрачнее.

Веник воззрился на меня с недоумением сбитого на вираже стрижа.

— Сандро Ботичелли так прекрасно писал обнаженные женские тела! Микеланджело — понятно, у него все, даже святая Екатерина, мускулистые и мужеподобные, но — Ботичелли? щебетала я, косясь на Юзефа.

— Настенька! Ангел ты мой! — сквозь зубы выдавил Веник. — Чтобы чувствовать красоту обнаженной натуры, совершенно необязательно иметь эротический импульс! Ведь, когда художник пишет прекрасный цветок или сочный плод, он вовсе не хочет его трахнуть! Так же и с обнаженными женщинами на полотнах Ботичелли…

— Так, все, хватит! Пошел вон! — не выдержал Юзеф.

— Тебя там кто-то ждет… С кем ты собираешься примириться.

Иди, тебе подарят эротический импульс, а после ты сможешь видеть приют бомжей во всех дивных красках.

— Отец, я…

— Уйди!!!

Кажется, Веник хотел еще что-то сказать. Но — не решился. И ушел.

Мне было стыдно… За них обоих.

И очень жалко — так же обоих.

Но все же…