Рыбка очень часто выходила на поверхность, гораздо чаще, чем все остальные, иногда пропадала по несколько суток, а я сидел и ждал ее, помирая от скуки.

Я помирал от скуки и думал… Много думал. Себе на беду! Я за то, собственно, и любил Рыбку, что она отвлекала меня от всех этих тошнотворных размышлений!

Я думал о жертвоприношении постоянно с того самого дня, когда мы ловили жертву для него… Оно снилось мне по ночам и грезилось всеми этими тоскливыми пустыми днями.

Я до сих пор помню один из тех моих снов, особенно красочный и удивительно реалистичный, то есть, конечно, это было чистейшей воды фантасмагорией, но воспринимал я это со сне, как реальность!

Во сне этом мы шли вместе с Кривым безумно длинными и узкими переходами, лампы в которых горели не как обычно так, что смотреть на них больно! — а очень слабенько, в пол накала. Они почти не рассеивали тьму, они были болезненно-желтыми пятнами, указывающими нам путь, они нервно дрожали нам вслед вольфрамовыми спиральками, словно трепетали от страха.

Я сам был одной из этих вольфрамовых спиралек, я чувствовал себя тоненьким, хрупким, дрожащим, готовым оборваться и погаснуть в любой момент. И я, и Кривой — мы оба были одеты в длинные черные балахоны, Кривой скользил где-то впереди бесплотной тенью, а я, путаясь в полах слишком длинной и узкой одежды, едва поспевал за ним, пытался окликнуть, просил подождать, но так запыхался, что не мог произнести ни слова.

Но я не потерялся в этих бесконечных переходах с желтыми огоньками, Кривой, к счастью, остановился, дождался меня и сказал своим обычным, безразличным и чуть насмешливым тоном:

— Да, Мелкий, я забыл сказать тебе, что Сабнэк на самом деле… Не совсем человек. Ты понимаешь?

— А кто ж он? А, Кривой?

— Кривой? — услышал я глухой голос из-под капюшона.

— Меня зовут Аластор, милый мальчик!

Всего лишь на мгновения я увидел, как из глубокой тени на меня глянули два живых красных огонька — глаза Кривого!

— А где Кривой?! — промяукал я, но услышал в ответ только зловещий смех.

Я оглянулся назад, я хотел сбежать, но из глубины коридора навстречу мне шли еще какие-то личности в черных балахонах, и я понял, что бежать мне некуда, разве что — туда…

…Туда, откуда я слышал гул тысячи голосов.

Кривой взял меня за руку и повел в святилище.

Мы идем…

Поворот, еще один поворот, и грохот — уже не гул, а именно грохот! — обрушивается на меня, как лавина. Я смотрю, и у меня кружится голова так, что я едва не падаю: передо мной открывается огромное пространство. Это пещера, это святилище, здесь мы были с Кривым… Очень давно, тысячу лет назад. Я знал, что она — огромна, но не настолько же!

Мы смотрим вниз с балкона, расположенного почти под самым потолком.

Металлического балкона, покрытого облупившейся синей краской, такой балкон в квартире моих родителей, летом на него выставляют цветы и выходит греться кошка, зимой на нем мерзнут соленые огурцы и квашеная капуста в больших бочках.

Сейчас на нем нет ни бочек, ни цветов, ни кошки… Только мы с Кривым.

Тихо и бесшумно, как призраки, входят на балкон другие приближенные Великого Жреца, я пытаюсь рассмотреть их… Не получается почему-то. Хотя — они стоят совсем рядом. Стоят и ждут.

— Да, Мелкий, я забыл сказать тебе: все мы на самом деле… Не совсем люди!

Пещера освещается какими-то странными светильниками как в фильмах про средневековье! — чаши, наполненные жидким пламенем. Я вижу толпы народа, бесконечные, как море, как первомайская демонстрация моего детства. Я пытаюсь позвать Рыбку, которая — я знаю! — стоит где-то там, внизу, но у меня нет голоса, я только жалобно всхлипываю, колупая ногтями облупившуюся синюю краску.

Внезапно скала подо мной начала вибрировать: сначала еле заметно, но потом все сильнее, мне показалось, что начинается землетрясение и сейчас балкон рухнет, и мы вместе с ним! Меня охватил ужас, ужас перед огромными массами земли, готовыми обрушиться, погребя нас всех в святилище — как в коллективной могиле!

Трясло всю пещеру, мелкие камешки сыпались с потолка на собравшихся внизу людей, замерших, как и я, от ужаса. Но они все прекрасно знали, ЧТО предвещает это землетрясение, и ужас их был другого характера, чем у меня. Люди просто опустились на колени, склонили головы и воздели руки. Они ждали… Наверное, знали, что землетрясение обязательно происходит перед тем, как…

Появился тот, кого я называл Великим Жрецом.

Он появился позади нас, на балконе. Я не заметил, как он вошел, я просто почувствовал НЕЧТО за своею спиной, я обернулся… Очень медленно…

Сабнэк был огромен, неестественно огромен для человека, и он раздувался, становился все больше, грозя вытеснить, выдавить нас с балкона в черную бездну, разверзающуюся внизу, воняло от него невыносимо — какой-то кислятиной, дерьмом и гнилым мясом — а рожа у него была… Вылитый Хряк, только хуже! И — глаза… Такие глаза!

Чудовище смотрело на меня несколько мгновений, и вдруг сказало нежным голосом Рыбки:

— Кончай орать, Мелкий, обалдел, что ли?!

Я проснулся, вскочил на своей подстилке, чувствуя, что отчаянный вопль ободрал мне горло и, кажется, еще дрожит на языке… Безумными глазами смотрел я на Рыбку, пока реальность медленно, очень медленно возвращалась ко мне.

— А что… было… это?!! — просипел я, растирая затекшую шею.

Рыбка посмотрела на меня с насмешливым презрением.

— Мелкому ребеночку приснился страшный сон. Ты, случаем, во сне не обмочился?

Она протянула руку и бесстыдным жестом пощупала мои штаны! Потом — посмотрела мне прямо в глаза, усмехнулась, и — удалилась!

…Сволочь все-таки эта Рыбка!

Могла бы сказать, что, пока я спал, свод одной из пещер обвалился, что были и землетрясение, и грохот… Сама небось перепугалась и в штаны наложила! Только я не полезу проверять… Дурища!

Но этот Сабнэк в образе Хряка… Я потом остаток ночи уснуть не мог, как закрою глаза — тут же эту рожу вижу! А то — похуже что-нибудь, неприличное, с участием Рыбки…

Через пару дней Великий Жрец приснился мне в принципиально другом облике — он шествовал по воздуху, тонкий, изящный, непередаваемо-прекрасный, как ангел — падший ангел. Он не имел плотской оболочки и весь состоял из серебряных бликов, из звезд, из искр, слившихся воедино и принявших очертание человеческой фигуры. Каждое движение демона излучало Силу — Силу завораживающую, всеобъемлющую, всепроникающую, ощущаемую почти физически, Силу, которую я видел в глазах каждого, кто смотрел на Него, отраженную и в сто крат увеличенную, напитавшуюся от безумного желания зла, от жажды крови, от предвосхищения чужих страданий… Сияющий демон!

Серебряный ангел! Он и его слуги — они были едины, и я тоже был среди них, и в меня, спящего, проникал исходящий от него свет, и забирал с собой, и уносил вниз. Я падал, падал, падал — пока не просыпался! — в безумную черную бездну, которой не было конца…

Глупо. Наивно. Восторженный мальчишка с чрезмерно развитой фантазией.

Все последние дни перед жертвоприношением я чувствовал себя странно, был молчалив и выглядел каким-то забитым. Мне было страшно, и спасала меня только Рыбка — спасала своими насмешками, ехидством, болтовней и внешней беззаботностью.

Когда я находился с ней рядом, я переставал думать о жертвоприношении, представлять себе, как это будет… Ведь все равно не сейчас! Не сейчас! Когда-то потом…

И вот я дожил. «Потом» превратилось в «сейчас».

После всех этих снов и раздумий, я шел на жертвоприношение, как во сне, заторможенный и вялый, слыша все посторонние звуки как бы издалека…

Что же было на самом деле?

Как и предупреждал Кривой — очень давно еще он мне рассказывал об этом — пещера была хорошо освещена. Чадящие факелы — неровные толстые палки, обмотанные тряпками, пропитанными каким-то горючим жиром — дым от них не поднимался к потолку, а оседал грязной копотью на стенах, на собирающихся в «святилище» бомжах. От дыма было трудно дышать, глаза слезились, ведь весь этот смрад не имел выхода, он скапливался здесь… А пещера была не такой огромной, как показалась мне тогда, в темноте, когда мы были здесь с Кривым, и какой она виделась мне во снах. Ярко освещенная факелами, она теряла и мрачность, и своеобразное величественное очарование, повергнувшее меня тогда в состояние прострации… Теперь я видел просто пещеру, с неровными стенами и достаточно низким потолком, в которой собирались жители Империи и обитатели канализаций. Они пили водку. Перебрасывались сальными шуточками. Ругались. Ржали.