Я совершенно не знала, что мне предпринять, пыталась представить, что бы я сделала, будь Ольга моим ребенком, потерянным и снова обретенным… Нет, если бы я потеряла бы ребенка, я бы тоже умерла, как Лана, но только гораздо раньше, чем через пять месяцев! Я бы, наверное, прямо там, на месте умерла…
Так мы и сидели, обнявшись, в боксе сделалось совсем тихо, и Ольга выглянула наконец из-под одеяла, увидела нас — вместе… Я спиной почувствовала, как вздрогнул Андрей.
Но объятий своих он не разжал. Ольга смотрела на нас долго, не отрываясь, и взгляд ее становился все более осмысленным, вопрошающим, горьким. А потом она спросила:
— Вы действительно мои мама и папа? Не врете?
Я кивнула. Сказать я ничего не могла — в горле стоял комок… И Ольга вдруг откинула в сторону одеяло и нырнула мне в руки, головой притиснулась к груди, прижалась всем телом, коротко вздохнула и — замерла.
Я осторожно провела рукой по ее темным волосам — таким же темным с металлическим отливом, мягким и прямым волосам, какие были у моего мужа — я гладила ее по волосам, проклиная себя за мысль о возможном наличии у Ольги вшей… Но мы же — в больнице… Они должны бы извести всех паразитов…
В дверях умиленно заплакала нянечка.
Ольгу нам отдали спустя пять дней после того, как я опознала ее в подземном переходе метро.
Много всякого случилось за эти пять дней… Начиная с того, что женщина, побиравшаяся с детьми в переходе, была убита! Убита — прямо в КПЗ. Ее нашли лежащей на полу, с перекошенным от ужаса лицом и свернутой набок шеей. И ведь никто не мог проникнуть в ее камеру… Разве что — тараканы или мухи? Мух в камере оказалось несметное количество, хотя — в других камерах их было не так уж много, все же осень близится…
Мухи…
Мухи нещадно преследовали нашу семью с тех пор, как Ольга переступила порог квартиры.
Понятно — августовские мухи привязчивые — но почему их так много?!! И почему они липнут именно к Ольге, будто она медом обмазана?!! И почему на них не действуют даже самые убийственные для паразитов заграничные средства?!!
…И почему Ольга улыбается, когда видит кружащихся возле нее мух, когда мухи путаются у нее в волосах, пытаются сесть на губы, на веки?..
Это было странно и страшно.
Ольга улыбалась и шептала что-то…
Один раз мне показалось, что я различила слово «ПОВЕЛИТЕЛЬ». Она шептала это слово, улыбалась, завороженно следя за кружением мух под потолком…
А ведь у нас очень чистая квартира! И никогда прежде нас не донимали мухи!
Я мыла Ольгу по два раза в день — чтобы сделать ее менее привлекательной для мух и, заодно, приучить к чистоте. Я вообще стала приучать ее ко всему, что должна бы знать послушная девочка из хорошей семьи, сразу же, как только она вошла в наш дом. Так посоветовал доктор. Чтобы она резче почувствовала различие между той жизнью — и этой. Чтобы осознала значимость произошедшей перемены.
Ольга казалась мне очень милой девочкой. Молчаливая, отчужденная, неприветливая, но все же — славная: она так искренне тянулась к ласке, она так старалась быть хорошей, исполнять все, чего мы от нее хотели. Она не доставляла мне никаких особых хлопот, но при этом я чувствовала себя рядом с ней очень приятно: моя жизнь наконец обрела реальный смысл, я заботилась о ребенке, о живом ребенке, который, вдобавок ко всему, ловит на лету каждое мое слово и исполняет все мои требования ( в отличии от сыночка подружки Алечки, который только и знал — орать, крушить все вокруг, все время сам чего-то от окружающих требовал и врубал телевизор на полную громкость, зная, что мне это неприятно! ). Ольга легко и незаметно вошла в наш семейный быт… Уже через четыре дня ее пребывания, я к ней привыкла так, словно всю жизнь ее знала! Правда, доктор предупредил, что первый месяц пребывания приемного ребенка в новой семье называют «медовым», в первый месяц дети, обычно, ведут себя хорошо, присматриваются, изучают… А вот через месяц могут вылезти наружу все ее былые привычки и она нам «даст жизни»! Но мне казалось — доктор перестраховывает нас. Ольга настолько забита, настолько привыкла к покорности… С ней не будет хлопот. Никогда. если, конечно, не говорить о хлопотах с питанием, витаминами, врачами, да и о будущем надо бы подумать, хотя доктор говорил — рано…
Мама моя была в шоке, когда узнала, что нашлась дочь Андрея. И, по-моему, мама не радовалась… Она хотела, чтобы мы с Андреем помирились и чтобы у нас был ребенок, но — мой ребенок! А не какой-то там чужой и вдобавок — уличный… Но потом мама решила, что приятно предстать перед зятем ( и рассказать потом знакомым ) этакой доброй самаритянкой. И навестила нас, не предупреждая о приезде. Привезла Ольге куклу с набором одежек. Ольга встретила мою маму угрюмым взглядом и, на заявление о том, что, дескать, «я твоя бабушка», сказала внезапно:
— Врете. Моя бабушка умерла. У меня только дедушка есть.
Я обрадовалась — не так уж часто Ольга вспоминала о прошлой жизни, о семье!
Но мама, конечно же, рассердилась. Зловеще сказала:
— Ты еще намучаешься с этим ребенком, помяни мое слово!
Как бы на самом деле не пришлось разводиться! Из-за нее…
Мои уверения в том, что только «из-за нее» я и осталась с Андреем еще на неопределенное время, а так — развод был делом решенным, мамой приняты не были. Она считала, что все мои эмоции — не более, чем каприз… А вот появление дочери от первого брака, которая, к тому же, воспитывалась «Бог знает где», мама считала серьезной угрозой моему супружеству. Она даже поинтересовалась, нельзя ли «сплавить» Ольгу тому самому пресловутому дедушке или кому-нибудь из семьи Ланы…
Мама всегда была женщиной практичной.
Никогда не отличалась тонкой чувствительностью.
Обижаться на нее бесполезно…
Но лучше, если они с Андреем не будут встречаться некоторое время, а то ведь мама, из самых добрых побуждений, может ввести какое-нибудь «рациональное предложение» относительно будущей судьбы Ольги — например, отдать Ольгу в платную психиатрическую клинику или в «Лесную школу», где у мамы, разумеется, были знакомые, которые лично присмотрят…
Боюсь, если бы мама сказала сейчас Андрею что-нибудь подобное, между ними мог бы произойти серьезный конфликт, первый по-настоящему серьезный конфликт между «идеальной тещей» и «идеальным зятем». А последствия конфликта предсказать и вовсе невозможно… Мама могла бы заявить мне — «Ты больше ни на минуту не задержишься в этом доме!» — несмотря на то, что совсем недавно яростно протестовала против развода с Андреем… И что бы я тогда делала? Я не могу оставить его сейчас… Я не могу бросить Ольгу!
И вот в тот самый день, когда ко мне приезжала мама, я решилась позвонить в Краков Юзефу Теодоровичу. Телефон у меня был — вернее, не у меня, а у Андрея в специальной книжке с карманчиками для визиток лежала визитка Юзефа Теодоровича, присланная из Кракова «на всякий случай» ( хотя вряд ли Юзеф Теодорович мог предчувствовать то, что случилось ). Андрей, несмотря на всю свою ненависть к бывшему тестю, не выбросил визитку: он был слишком большим аккуратистом для столь опрометчивого поступка.
И я заказала международный разговор, с вызовом, то есть — чтобы к телефону подзывали Юзефа Теодоровича лично.
Я не хотела, чтобы разговор происходил в присутствии Андрея. Андрей вообще был против того, чтобы я оповещала Юзефа Теодоровича… И я заказала звонок на дневное время, с десяти утра до девятнадцати вечера.
В первый день Юзефа Теодоровича в дневное время не обнаружили. На второй день в одиннадцать утра меня с ним соединили, и я услышала злой и сонный голос, невероятно приятный бархатный голос с мягкими, кошачьими модуляциями, спросивший что-то по-польски, а потом легко перешедший на русский язык, но сохранивший изысканный легкий акцент…
— Я слушаю вас.
Даже если Юзеф Теодорович и был старичком лет под шестьдесят и Оленькиным дедушкой, все равно — голос у него был молодой и… И ужасно волнующий. И я, разумеется, взволновалась, а когда я волновалась — я говорила пискляво и невразумительно, и меня никогда не принимали всерьез.
