— Мне здоровые наследники нужны! — рявкнул я еще разок. — Так что как покончите со свадебными делами, сразу же в Ростов, с глаз долой! В Богоявленский монастырь и чтобы носу оттуда не казать! И только спробуй мне поперек сделать! В монахини постригу, в Чухлому отправлю!

Впрочем, последнюю угрозу вполне мог реализовать и дядька Юрий, если, конечно, возьмет Москву и сгонит меня с великого стола.

Видно, настрадавшийся от маменькиной опеки Васенька реально был страшен, и маман как обухом пришибло. И не только ее — все, кто не успел удрать с гульбища, кланялись куда ниже, чем обычно. Волк потом рассказывал, что вывалился я из горницы, да саданул дверью напоследок так, что сверху труха и мыши посыпались. И выглядел жутко — глаза белые, рожа красная, волосы дыбом, кулаки судорожно сжаты.

Черт его знает сколько я по этому гульбищу туда-сюда ходил, дыхалкой занимался, успокаивался. Гости тем временем предпочли потихоньку разойтись-попрятаться, внизу остались только десяток самых ближних бояр, да недосупруга да братец ее. Вот меж них я и сел на лавку, обнял обоих и уже человеческим голосом сказал:

— В общем, так, женушка да шурин. Все в силе, все будет, но потом, а сейчас у нас рать на носу. Ты, Маша, с завтрашнего дня старшая на женской половине.

— А Софья Витовтовна? — ойкнула девчонка.

А кому сейчас просто? Никто не обещал, что в великих княгинях легко будет.

— В Ростов услал, с такой свекровью тебе жизни не будет. Понимаю, хозяйство большое, непростое, так старшая ключница поможет. Учись у нее, года два у тебя есть. И вот еще что, ты читать-писать умеешь?

— Псалтирь…

Понятное дело, постольку-поскольку. Ладно, займусь позже, пока надо дела затеянные спасать. Самогонный аппарат, положим, я успею забрать, а куда школу писцовую девать? Что с делянками в Лучинском и Троице будет? Эх, маман…

Бояре встретили меня мрачно — тут только дурак не поймет, что ссора с Юрием ну совсем не к месту, потому они не просто ждали, а ситуацию прокачивали. Помолчали, посопели, попереглядывались, а потом вытолкнули вперед Патрикеева с итогами. По всему выходило, что утка про пояс Дмитрия Донского выгодней всего Ивану Всеволожу. Юрий Дмитриевич воевода знатный, многажды победоносный, посад и торговый люд за него, а не за молокососа Васеньку. Да и бояре с детьми боярскими его уважают. Значит, у Юрия отличные шансы выпихнуть меня из великих князей и сесть самому. Но раз хан решил, что княжить мне, Юрий это решение принял и докончание подписал и против не выступит.

Если не будет явного повода.

И Всеволож это прекрасно понимал, а значит что? Коли такого повода нет, то его надо создать.

И зная хитрожопую да изворотливую натуру Всеволожа, бояре в один голос порешили, что это его рук дело. Ну в самом деле — шепнуть одному, другому, да так, чтобы до моей взбалмошной маман дошло и вот вам оскорбление, которое можно смыть только кровью. Пояс-то это не просто чтобы портки не падали, это как символ достоинства, «муж опоясанный» и все прочее. И Юрий, как человек чести, такого сорома не спустит.

Сука, зла не хватает — восстановила справедливость, вернула дедово достояние в семью, целый золотой пояс с камушками! А что теперь за него пол-страны в мелкий дребезг разнесем — пофиг. И что меня могут запросто в бою убить или потом, в порубе прикончить — тоже пофиг.

Остывал я долго, поскольку почти сразу начали прибывать гонцы с отчетами о деяниях кузенов. Что они намылились в Галич, и коню понятно, что гнаться за ними смысла нет — тоже, успели оторваться, остается сидеть и скрипеть зубами.

Знаете, как кот идет по шкафу и скидывает все, что наверху стоит? Вот примерно так выглядело отступление Юрьевичей. В Кремле троих срубили, по дороге из города полдесятка человек стоптали, из них одного насмерть, еще двое из патрикеевских полегли, когда у Алексеева села остановить пытались…

Прорубились да утекли. В Троице на два дня зависли, тут бы их прихватить, да кто же знал! Пока гонец прибег, пока снарядились — их и след простыл. Медленно тут все делается, медленно.

Дальше они Переславь да Ростов тихо проскочили, не знаю уж почему, зато в Ярославле оттянулись по полной. Чем там Федор Васильевич им не угодил, бог весть, только драгоценные кузены попросту разграбили княжескую казну а самого князя уволокли с собой, в качестве заложника. А что, сгорел сарай — гори и хата, терять уже нечего, дядька Юрий маман такой афронт не спустит.

Но что любопытно — все доглядчики да послухи в один голос твердили, что заводилой мой тезка Василий Юрьевич, а брат его Дмитрий Шемяка, наоборот, подтормаживает. И выкупил сидевшего в троицком порубе латинянина. Вот знать бы раньше — вдруг этот немец специалист какой ценный или просто умеет то, чего мои люди пока не умеют? А так дуриком галицким достался.

Но глаза Шемяки я тогда запомнил — так выглядят обдолбанные, когда не очень понимают, где они находятся и что вокруг происходит. Может, он мухоморов нажрался? Кокаина-то нету еще, Америку не открыли, разве что жаб каких галюциногенных полизать или конопли местной полпуда скурить… Но саблей он вертел на отличненько.

С каждым днем, чем дальше уходили Юрьевичи, чем больше они резвились по дороге, тем тревожнее становилось мне, и тем благодушнее становились бояре.

— Ништо, княже, злобы выплеснут да успокоятся, все равно пока путь не встанет, войско собирать безлепо.

— Коли бы они одними посеченными на Москве обошлись, то да, — пытался я достучаться до мозгов самоуверенных бояр. — А то вон чем дальше, тем больше. Зрите ли, бояре, что после Ярославля им другой дороги нет, кроме войны? А что Юрий быстр на ратное дело, то вам всем ведомо.

— Юрья еще уговорить надобно против ханской воли пойти, он из-за бабской дури в драку лезть не шибко захочет. А коли начнет войско собирать, то к осени и управится — пока мужики сеют да пашут, воевать некому.

И такой мягкий саботаж постоянно — чего я не попытаюсь сделать, все на тормозах, дескать, надо бы с боярами посоветоваться, неча полошиться раньше времени.

Тьфу ты, господи. Ну очевидно же, что Юрьевичи не успокаиваются, а вразнос идут и нас сейчас будут на копье брать, или я ничего в характерах звенигородской семейки за три года не понял! Но пробить толстую шкуру боярской самоуверенности самому никак не получалось, а выпускать злобного Васеньку я остерегался, пока не все еще отошли от моего фортеля с маман.

Блин, а не рано ли я ее в монастырь законопатил? Она с этим болотом умела управляться, а у меня пока ни хрена не выходит.

Подергался-подергался, да и согласился с думой для начала — в конце концов, бояре здешние расклады лучше понимают. Но кое-какие меры я все-таки принял, и когда ежедневно ездил в Занеглименье по Волоцкой дороге (примерно туда, где потом будет Московская биржа), то перетаскал в тамошнюю усадебку изрядно серебра из великокняжеской казны. Там, в специально срубленной под мои эксперименты с самогонным аппаратом избе, сделал я и тайнички, куда ссыпал добычу. А то знаю я этих ухарей, пока будут казну эвакуировать, половины недосчитаешься. Иной день и два раза ездил, потому как больше делать и нечего — делянки только по весне внимания потребуют.

И Липку вывез подальше. Рупь за сто, маман сенных девок, которые ко мне поближе, сама подбирала. Дело-то молодое, кого в темном углу прижмешь, кого в баню спинку потереть стребуешь, кого вообще в спаленке на ночь оставишь… Но выбрал я Липку. Во-первых, сирота. Во-вторых, характер ангельский, любой малости рада. В-третьих, красивая девка — по моим меркам, тут все больше дородных предпочитают, говорят, с деда Дмитрия повелось, бабка Евдокия обильна телом была. А Липка стройная, хоть и не худая, как модели-вешалки, наоборот, налитая, как спортсменка, прям распирает ее изнутри — грудь, губы, даже глаза чуть навыкате. Вот и отправил ее от греха подальше, а то знаем мы, что тут при смене власти творится.

А еще я лазал на верхотуры, чем поддерживал слухи, что великий князь время от времени всходит на какую из кремлевских башен или колокольню и бдит за всеми и за каждым. Оставлял у первых ступеней боевых холопов, а на предпоследней площадке Волка, чтобы уж точно никто не мог меня достать, и забирался повыше.