Князь спрыгнул с лошади и бросил поводья пажу.

– Бем! – крикнул он старшему охотнику? – Займись Матиасом. Бедное животное, второй медведь чуть не разорвал его на куски. Не хотел бы я его потерять, хоть бы мне предложили всю Курляндию16! И он взбежал по ступенькам с довольным выражением лица человека, выигравшего в состязании.

Когда он быстрым шагом шел по залу, лакей, угодливо поклонившись, обратился к нему.

– Ясновельможный пан, преподобный отец Сисмонди два часа ожидает возвращения вашей светлости. Он говорит, дело огромной важности.

– Проводи его ко мне, – сказал князь, – немедленно. Я буду в галерее Ягеллонов17.

Пять минут спустя слуга провел духовника в длинную галерею, украшенную портретами династии Ягеллонов, которой она и была обязана своим названием.

– Святой отец! – воскликнул Вишневецкий. – В чем дело? Вы выглядите обеспокоенным.

– Ясновельможный пан, – сказал духовник, садясь на место, на которое князь жестом указал ему, – новости, которые я принес, столь необычны, что даже не знаю, с чего начать. Кажется, вы недавно наняли нового конюха?

– Да, Яблонского. Что с ним? Он не появился сегодня, и я решил, что он болен.

– Ваша светлость, как я уже сказал, дело настолько странное, что я не могу подобрать слов. Вы наблюдали за этим молодым человеком?

– Я не заметил в нем ничего особенного, – сказал князь. – Я велел Бему проэкзаменовать его, и, поскольку он сообщил, что тот вполне подходит для этой должности, я нанял его без дальнейших расспросов.

– Князь Адам, – сказал иезуит, – молодой человек… боюсь, вы подумаете, что я брежу, но дело вот в чем… молодой человек сообщил мне секрет такой важности, что, хоть я не новичок в исповедальне, должен признаться, ничего подобного мне раньше не приходилось слышать. Хотя по правилам моего Ордена я обязан похоронить тайну в своей груди, я уговорил молодого человека позволить мне немедленно все рассказать вашей светлости.

– Полно, святой отец! К чему это долгое вступление?

– Видите ли, ваша светлость, этот юноша утверждает, что является законным царем Московии.

– Да он, похоже, сошел с ума!

– И я так подумал, хоть он и кажется вполне вменяемым. Тем не менее, это была моя первая мысль – первая, говорю я, ибо признаюсь, я наполовину склонен думать, что в его словах что-то есть.

– Да полно вам! Как, во имя всех святых, он может быть русским царем?

– Законным царем, – сказал Сисмонди. Ваша светлость, конечно, знает, что лет десять или двенадцать назад царевич Дмитрий, третий сын Грозного, был убит в Угличе.

– Да, так говорили, история заключалась в том, что Борис Годунов лишил жизни того, кто стоял между ним и престолом.

– Именно так. Так вот, молодой человек, ваш конюх, очень уверенно заявляет, что он и есть тот самый, якобы, убитый царевич Дмитрий, только он милостью Божьей чудесным образом уцелел.

– Правдоподобная история, честное слово. Как же это вы, Сисмонди, итальянец, говорите, что купились на его обман?

– Ясновельможный пан, я столь же мало желаю быть обманутым, как и большинство людей, но пути Господни неисповедимы, а тут и вовсе дело странное. Поверьте, в одном нет лжи: этот молодой человек не конюх. Его манеры и поведение сделали бы честь любому двору в христианском мире. Он умеет читать и писать, знает латынь, а также русский и польский языки, хорошо осведомлен о российской истории и делах государства и имеет, по его словам, определенные документы и драгоценности, которые не оставят сомнений в его личности.

Князь в сильном возбуждении вскочил с места и бросился к двери.

– Эй, кто-нибудь! – крикнул он поджидающим снаружи слугам. – Немедленно сходите за новым конюхом Яблонским. Мы тотчас докопаемся до истины, святой отец. Ведь если в этом что-то есть, Борису Годунову будет не до смеха. Говорят, московиты ненавидят его пуще татар.

– Так оно и есть, – подтвердил Сисмонди. – Московиты ждут избавителя, как евреи своего Мессию, и такие новости могут воспламенить всю страну. Молодой царевич – если бы это был действительно царевич, – стал бы мощнейшим оружием в руках короля Сигизмунда, и при правильном обращении он мог бы сослужить большую службу Святой Церкви, которая сейчас остро нуждается в помощи Провидения.

– Клянусь белым орлом Польши18, святой отец, мы должны держать московитов в кулаке! Да когда уже придет этот человек? Что же это такое?

Тут дверь открылась, и Дмитрий вошел в комнату.

Князь порывисто шагнул ему навстречу и не успел что-либо сказать, ибо Дмитрий начал:

– Князь Адам Вишневецкий, я знаю, почему вы послали за мной, и я также знаю, что вы хотите вывести меня на чистую воду. Я вижу, отец Сисмонди все вам рассказал, надеюсь, что смогу подтвердить все свои притязания существенными доказательствами и убедить вас, что я не самозванец. Задайте мне какие угодно вопросы, – я на все отвечу. Я буду только рад, если вы подвергнете меня испытанию.

Его внешний вид и спокойная уверенность его речи, несмотря резко побледневшее лицо, произвели на князя гораздо большее впечатление, чем его слова, ибо верно говорят: красота – лучшая из всех рекомендаций. Его манера поведения казалась столь веским аргументом, что Вишневецкий, не зная, как обращаться к человеку, являвшемуся одновременно его конюхом и претендентом на трон, хранил молчание в изрядном сомнении. Иезуит пришел ему на помощь.

– Молодой человек, – сказал он, – я передал князю Адаму ваши откровения. Разумеется, он стремится узнать правду. Вы говорили мне об имеющихся у вас доказательствах: драгоценностях и бумагах, которые могли бы установить вашу личность, – вы должны немедленно предъявить их князю.

Дмитрию чрезвычайно повезло, что самоуверенность его не покинула в этот момент. Напротив, она лишь возросла, когда он увидел по их отношению к нему, что его истории наполовину поверили. Любой неверный шаг – колебание, преждевременный восторг – плохой актер мог бы все испортить. Ситуация была чрезвычайная.

– Князь, – продолжал он, – я выбрал вас первым хранителем моей тайны, потому что о вас отзывались как о человеке, чьи честь и благородство не подлежат сомнению. Разве ведомо кому-либо, какие муки и угрызения совести охватывают меня в этот момент? Даже теперь, разговаривая с вами, я чувствую себя наполовину самозванцем, так долго я бездействовал и лишь лелеял свою тайну в глубине души. Но теперь я понимаю, что был прав. В ваших руках я в безопасности. Я правильно сделал, что пришел к вам. Доказательств у меня много, и нынче вы увидите, что это не просто слова.

Он расстегнул ворот, перерезал ножом шнурок, который явно носил на шее долгое время, и протянул принцу две драгоценности.

– Когда мой спаситель, монах, о котором я расскажу вам подробнее, в ту роковую ночь тайно увез меня вниз по Волге из Углича, он не забыл взять с собой то, что помогло бы мне отстоять свои права в лучшие дни. Алмазный крест – подарок моего крестного, князя Ивана Мстиславского. А это была моя печатка до того, как Дмитрию пришлось бежать из дворца своих предков.

Князь машинально взял драгоценности, но не взглянул на них. Он постоял мгновение в раздумьях, а затем поднял голову:

– Где ты украл эти драгоценности, мерзавец, и чего добиваешься, явившись сюда с этими жалкими бреднями? Ты безумен? Или ты меня за дурака считаешь, пытаясь с помощью грубой выдумки выдать себя за царя Московского? Но посмотрим, не исцелит ли тебя хорошая порка от всех этих прекрасных притязаний.

Дмитрий презрительно выпрямился.

– В какой-то мере я ожидал этого, – сказал он, как бы про себя. – Да, я должен был знать. Верните мне мои драгоценности, князь Адам, и снова считайте меня своим конюхом. Да, я сумасшедший, полный безумец, раз возомнил, что кто-то должен услышать мою историю. Но забудьте об этом, забудьте, я всего лишь ваш конюх, а насчет порки, – он усмехнулся, – поступайте, как вам угодно. Порка! Силы Небесные! Что такое порка перед адовыми пытками, которые я испытываю от того, что меня отвергают как мошенника и лживого негодяя? О! вы говорите как глупец, но я забыл, что я всего-навсего ваш конюх. Что ж, пусть будет порка.