Сгорая от нетерпения, Укон велела позвать к себе хлопотавшую за ширмами Сандзё. Однако мысли той были целиком сосредоточены на еде, и она пришла не сразу. Укон даже рассердилась на нее, разумеется несправедливо. Но вот наконец Сандзё появилась.
- Что за чудеса? Разве столичная дама может знать меня, презренную служанку, к тому же более двадцати лет прожившую на Цукуси? Это какое-то недоразумение.
С этими словами она подошла к тому месту, где сидела Укон. Одета Сандзё была весьма провинциально, в темно-алое нижнее платье и тонкую шелковую накидку. Она сильно растолстела за эти годы, и Укон невольно смутилась, вспомнив, что и сама... С трудом преодолев волнение, она выглянула из-за ширмы:
- Ну-ка, посмотри на меня, узнаешь?
Взглянув на Укон, служанка всплеснула руками.
- Да неужто это вы? Вот радость-то, вот радость! Как вы сюда попали? И госпожа здесь? - И она громко зарыдала.
Укон знала эту женщину юной девушкой и теперь, перебирая в памяти разделившие их годы, еле удерживалась от слез.
- Прежде скажи, здесь ли наша почтенная кормилица? И что стало с юной госпожой? А Агэки? - спрашивала она, об ушедшей же не говорила ни слова, не желая сразу лишать Сандзё всякой надежды.
- Все, все здесь. И юная госпожа тоже. Она уже совсем взрослая. Пойду расскажу кормилице, - сказала Сандзё и вышла.
Все были поражены.
- Ах, уж не грезится ли...
- Встретиться здесь с особой, так жестоко обидевшей нас когда-то...
Кормилица поспешила к занавесям, за которыми скрывалась Укон, и прежней отчужденности как не бывало. Отодвинув в сторону ширмы, женщины не могли сначала и слова вымолвить, только молча плакали. Наконец старая кормилица спросила:
- Что сталось с госпожой? Все эти годы я молила богов и будд, чтобы хоть во сне открылось мне, где она изволит теперь находиться, но в ту далекую землю даже ветер не доносил никаких вестей, и неизвестность повергала меня в отчаяние. Мне горько, что такой старухе, как я, дарована столь долгая жизнь, но тревога за мою милую, бедную, всеми покинутую госпожу привязывает меня к этому миру, мешая перейти в иной, и не дает мне закрыть глаза.
Прислушиваясь к излияниям кормилицы, Укон подумала, что открыть ей правду будет теперь еще труднее, чем в те давние дни, но все-таки сказала:
- Ах, что толку об этом говорить! Госпожи давно уже нет в мире...
Тут все трое дали волю слезам, и долго не смолкали их рыдания.
Но скоро смерклось, в доме стало шумно, слуги, приготовив фонари, принялись торопить паломниц, и взволнованные женщины принуждены были расстаться.
- Пойдемте вместе. - предложила Укон, но, подумав, решила, что сопровождающим может показаться странным столь неожиданное сближение. Не успев сообщить о случившемся даже Буго-но сукэ, паломницы без особых церемоний вышли из дома.
Украдкой разглядывая спутниц кормилицы, Укон приметила идущую впереди прелестную особу, весьма скромно одетую; сквозь тонкое платье, какие носят обычно в дни Четвертой луны, просвечивали волосы, которых великолепие явно заслуживало лучшего обрамления, нежели простые дорожные одежды. Печаль сжала сердце Укон.
Привыкшая к ходьбе, она первой добралась до храма. Остальные, поддерживая измученную госпожу, пришли, когда ночная служба уже началась.
В храме было шумно и многолюдно. Укон заняла место справа от фигуры Каннон. Для девушки же и ее спутников, возможно потому, что не имели они близких знакомых среди служителей храма, выделили самые дальние места в западной части.
- Пожалуй, вам все-таки лучше перейти сюда, - предложила Укон, увидав, где их поместили, и кормилица, велев мужчинам оставаться и кратко объяснив Буго-но сукэ, в чем дело, перевела юную госпожу на новое место.
- При всей своей ничтожности я имею счастье служить в доме Великого министра, - сказала Укон, - и, отправляясь в путь, как вот теперь - почти без всякой свиты, - могу быть вполне уверена в том, что никто не посмеет меня обидеть. В таких местах всегда есть дурные люди, готовые посмеяться над провинциалами, зачем подвергать госпожу опасности?
Ей очень хотелось побеседовать с девушкой, но тут раздались громкие, торжественные голоса молящихся, и, воодушевленные ими, паломники тоже начали взывать к Каннон. Прежде Укон всегда просила помочь ей разыскать дочь госпожи, но теперь желание ее было исполнено, и она молилась о том, чтобы Великий министр позаботился о будущем столь неожиданно обретенной особы.
В храме собрались жители разных провинций. Присутствовала здесь и госпожа Северных покоев из дома правителя окрестных земель18. Ее величественный вид и пышная свита возбудили зависть в сердце Сандзё, и она обратилась к Каннон с такими словами:
- Ни о чем более тебя не прошу, о Милосердная, но сделай так, чтобы госпожа наша стала супругой если не Дайни, так хоть наместника этой земли. Тогда и таким, как Сандзё, улыбнется счастье, а уж я постараюсь отблагодарить тебя...
Так молилась она, приложив обе ладони ко лбу. Услыхав, о чем она просит, Укон пришла в ужас.
- Да ты стала совсем провинциалкой! - набросилась она на Сандзё. Неужели ты не помнишь, каким влиянием пользовался в мире господин То-но тюдзё? А теперь он министр и управляет Поднебесной по своему разумению! Так неужели наша госпожа, принадлежащая к столь могущественному семейству, снизойдет к какому-то наместнику?
- Ах, да подождите же! Что вы мне все говорите о министрах, вельможах! Вы бы посмотрели, какая свита была у супруги Дайни, когда она выезжала в храм Симидзу поклониться Каннон!19 Да что говорить! Вряд ли у самого Государя свита великолепнее!
И Сандзё продолжала с жаром отбивать поклоны, не отрывая ладоней ото лба.
Паломники из Цукуси предполагали провести в Хацусэ три дня. Укон не собиралась задерживаться надолго, но, подумав, что не стоит упускать случая поближе познакомиться с девушкой, призвала к себе одного из почтенных монахов и сообщила ему о своем намерении остаться еще на несколько дней.
Зная, что монахам лучше, чем кому-либо, известны все тонкости составления молебных записок, Укон дала ему соответствующие указания, а в заключение сказала:
