Милая моя! Любимая!
Знаю, что ты не любишь, когда я так называю тебя, знаю, что запрещаешь, но ничего не могу с собой поделать...
Писалось хорошо, хоть, говоря откровенно, Толик все же предпочел бы маашинку. Но - традиция! А писалось и в самом деле неплохо, очень приятно было сознавать, что вот такой вот он умный, тонко чувствующий, и слова-то он такие знает, какие мало кто бы в письмо насовал, и цитату стихотворную ввернуть умеет... Слова уверенно стекали на бумагу - как на подбор удобные, округлые, скатные, всее поблескивало, словно отштампованное - тут паз, там выступ, а сбоку еще отверстие под резьбу. Очень, знаете ли, литературно-психологично получалось, только вот мыслей особых не было в этом великолепии, ну да уж бог с ними, с мыслями.
V. ДА НЕ СУДИМ УБИЙЦА
Монологический диалог
О риторы, не во гнев вам будь сказано,
вы-то и погубили красноречие!
Гай (Тит?) Петроний Арбитр, "Сатирикон"
Сашка позвонил в субботу. Пока Толик метался между телефоном, краном на кухне, который следовало закрыть, и телевизором, который следовало выключить, трубку взяла Людочка.
- Толь, это тебя.
Голос был обиженный и ехидный, как всегда, когда звонили не ей.
Толик наконец закрыл и выключил. Трубка была мокрая, в чем-то скользком: Людочка опять стирала свою белую юбку, чтобы завтра опять посадить пятно. Лучше бы она эту юбку вообще не заводила, привычно подумал Толик. Голос в трубке был звонкий и далекий. Он не разобрал даже толком, что и как: Людочка снова открутила свой кран, а конфликта Толику не хотелось. Понял только, что Сашка в Москве, что, кажется, надолго и что встретятся они у метро. Сашка будет там через час, а отсюда до метро минут сорок, если, конечно, пешком...
- Люд, а, Люд, - Толик заглянул в ванную, - это Сашка, помнишь?
Людочка отвернулась от юбки (хотя нет, кажется, это было что-то другое, но тоже белое). Была она растрепанная, распаренная, чем-то недовольная. То есть понятно чем, но кто ей велел заводить столько разных тряпок?
- Это какой Сашка? - равнодушно осведомилась она.
Толик с оживлением уже почти искусственным принялся напоминать ей, что ведь был же такой Сашка, вместе же учились, ну да, все на одном курсе...
- Да ты вспомни, тощий такой. Ну, нас с ним еще все время путали. Ну, уехали они куда-то там, в Сибирь, что ли... С женой.
- А-а-а, - сказала Людочка. - Да, бедняжка.
Почему это бедняжка? Ах, да, сообразил Толик, но ведь теперь уже скорее Сашка бедный, хотя Людочке, понятно, как-то ближе, впрочем, нет, чего уж там ей ближе...
- Ну так он в Москве сейчас.
Людочка отреагировала быстро и решительно.
- Толь, нет, сегодня нельзя. Сам ведь видишь: стирка у меня. Между прочим, мог бы помочь.
- Я же посуду мою, - сказал Толик.
Собственно, не в том было дело, кто там чего моет и стирает, тем более стирка Людочкина уже подходила к концу, как и посуда Толикова, и зачем ее столько, - а просто неохота Людочке собираться, готовиться, кормежку какую-то организовывать, хозяйку гостеприимную из себя корчить, лицо опять же... Это же ужас какой-то, между делом подумал Толик, это же в ванной повернуться некуда, чтоб не наступить на распровсяческую косметику, и какого рожна? Сашку, что ли, она соблазнять будет?
- И вообще, он нас к себе зовет. Через час, у метро.
- Ты что? - удивилась Людочка. - За час мы ничего не успеем. И вообще... В самом деле, мудрено представить себе, чтоб Людочка ухитрилась столь быстро собраться, если предполагает нечто хоть в минимальной степени светское (Сашка-то, ясное дело, на светскость не рассчитывает отнюдь). И получается, что не слишком красиво вышло, хотя и удачно: получается, что Толик так именно все и организовал, чтоб Людочка осталась дома, ну и что, на то и Людочка, чтоб дома сидеть, зачем ей Сашка?
- Но ведь я же обещал...
Правильно, решил Толик, именно так и надо было сказать - неуверенно, с сомнением и угрызениями совести, он верный муж и образцовый друг, к тому же просто интеллигентный человек. Именно так это все и надо подать.
- И зря обещал! Ты, между прочим, на свете не один живешь.
Правильно, а Людочке так и следовало реагировать; ведь не возражала бы она спокойно дома посидеть, и не настолько я ей сегодня нужен, - и тем не менее надо мне дать понять, чтоб не зарывался, согласился Толик. Сейчас можно и промолчать, должно хватить виноватой улыбки.
- Который час? А, ну ладно, часиков до десяти можно...
Хватило улыбки!
- Спасибо, дорогая!
Иронии в голосе не слышно? Нет, кажется, обошлось, теперь можно чмокнуть в щечку и выбираться, здорово все-таки, что я обхожусь без косметики, подумал Толик, завершив столь несомненным выводом свои социально-психологические разработки.
До метро он шел пешком: спешить оказалось некуда. Шел и вспоминал, с кем из ребят виделся за последние полтора года, ведь обязательно же станут они вспоминать общих знакомых, положено однокашникам после долгой разлуки. А вот почему полтора года - это уже сложнее, тут Толик ничего не смог бы объяснить, как-то сам собой возник у него именно такой временной интервал, настолько сам собой, что Толик и не задумывался даже.
Да, так видел Пашку - собственно, Пал Саныча, случайно и впопыхах. Был он в дымчатых очках, при "дипломате", с деловитым вдохновением на челе, и настолько уже походил на молодого преуспевающего ученого, что даже и боязно. Ну, обменялись книжными новостями: что-где-когда-выходит, - потом телефоны, а потом Пал Саныч юркнул в кабинет завкафедрой, а Толик пошел дальше по коридору. Он звонил Пашке дважды, и оба раза Пашки не было дома. Пашка ему так и не позвонил. А кроме Пашки кто?
Потому что не слишком приятное это получилось воспоминание; собственно, ничего такого особенного: суета всякая (всяческая, стало быть, суета), эфемерность и невнятность контактов, встреч и проч. Разумеется, Толик, будучи, как уже отмечалось, человеком интеллигентным, очень легко преуспел в том, чтобы и это воспоминание, и иные подобные оказались спрыснуты малой дозой юношеской ностальгии. Что же, с таким багажом вполне можно встречать Сашку, да, кстати, с Сашкой-то когда последний раз виделись? Кажется, после университета и не виделись ни разу...
Впрочем, Сашка оказался вполне узнаваем, и менее всего он напоминал смущенного выходца из глубинки, даже и странно, что уж до такой степени не оставили на нем отпечатка тамошние морозы, бытовые трудности и книжный дефицит.
- Пошли, - сказал Сашка, - тут недалеко.
- Ты извини, но Людочка...
- Кто? А, да, извини, я и забыл, что ты женат.
И все. Толик облегченно вздохнул: слава богу, обошлось без разговоров на эту тему, не стал Сашка вспоминать, что, если б не Людочка, Толик бы тоже оказался в глубинке, не усомнился, стало быть, в Толиковой чистоте и неиспорченности. Или просто неохота ему обсуждать семейно-брачные темы.
ДорОгой Сашка рассказал все, что считал нужным: что три года в глухомани своей (не такой уж глухой) отработал, что на коэффициент тамошний (не такой уж высокий) плюнул и что приехал сюда, в аспирантуру поступать. Уже год, оказывается, как приехал. А живет он, оказывается, на квартире из-под какого-то там знакомого, геолога, что ли, который сейчас то ли в Африке, то ли в Арктике.
Квартира у геолога оказалась двухкомнатная, стандартная, похоже, точь-в-точь такая же, как у них с Людочкой. Вторая комната, впрочем, была - заперта? Нет, просто закрыта на задвижку: человек он небогатый, а Сашке, оказывается, доверяет как раз настолько, чтоб быть спокойным за свои шмотки и манатки.
А доступная обозрению комната была точно Сашкина: шмотки были представлены немолодыми портками фирмы "Рабочая одежда", из манаток же явно и несомненно главенствовала траченная временем пишущая машинка "Москва", завалившая своей продукцией едва ли не все возможные плоскости.
Впрочем, оглядеться как следует Толику не удалось, потому что Сашка занялся вполне внятной и понятной возней, в результате которой половина стола была очищена, и на ней вдруг оказалась бутылка, кажется, "Плиски", две то ли рюмки, то ли стопки, шоколадка на блюдечке. Блюдечко это даже несколько умилило Толика, но вообще-то суета вокруг спиртного, пусть даже не переходящая никаких таких границ, пусть даже при встрече однокашников почти неизбежная, - нет, все же смутила она Толика. А что, решил он, как ни горько об этом думать, а ведь совершенно нечего было Сашке делать в этой самой глуши, вполне мог и спиться, с кем, в конце-то концов, не бывает...
