Ну что это такое?! Совсем не идет, "не было дела до дел, которые делались"", нет, все понятно, он был, надо думать, не в том состоянии, чтобы слишком уж придирчиво подбирать слова. Но я-то?! А все-таки, как можно и можно ли вообще описать такое состояние? Есть мнение, что нельзя, сэнсэй, конечно, меня опровергнет, ну да бог с ним, с сэнсэем, он у нас умный...
Но ведь парень остался один, совсем один, потому что внизу его не ждет ничего приятнее трибунала - и притом лишь трибунал мог бы его перед смертью просветить касательно множественности обитаемых миров. Потому что если бы он уже знал или даже просто взял бы да и полетел к братьям по разуму, так, очертя голову и без особых надежд - о, тогда была бы совсем другая история. А на самом деле? На самом деле он, как водится, проспался, прочухался и включил радио. Прослушал сообщение о начале военных действий, которое мне тоже воспроизвести не удастся... Кишка у меня тонка такое воспроизводить, для этого, небось, надо не один век у Императора под седалищем провести.
Тут-то и родилось Слово, впервые за несколько месяцев он думал на своем языке, но в мысль с неизбежностью врезались слова, по духу, по смыслу и даже по звучанию имевшие исчезающе мало общего с тем, что должно было быть ему родным. Чужие слова, насквозь пропитанные ересью, подлежащей уничтожению, если, понятно, силенок хватит, слова, странные настолько, что он даже не был уверен, что придумал их сам. Это было Универсальное оскорбление, нечто абсолютно непристойное, самым фактом своего существования отрицающее все общепринятые ценности - армию, войну, славные знамена, стройные шеренги и лично Императора. Да, любопытно бы представить себе, как оно звучало. Но воспроизвести Абсолютное оскорбление - нет, сэнсэй, этого вы от меня не добьетесь, и не уговаривайте... И пришло ему в голову, что и эта ересь будет всего лишь дозволенным заблуждением, каких много, ежели только не предложить ее для прочтения всем, включая Императора лично (он-то в Императора верил). Посему Слово было записано вырезано в бетоне площади перед императорским дворцом. Он успел дописать, а потом двинулся к окраинам Столицы, где уже без особых помех охотилась авиация противника. Там-то его благополучно и сбили, несмотря на техническое превосходство. Я прав, Сугимото-сан?
С другой стороны, несомненно, что значительная часть технократической оппозиции, придерживаясь традиционной для этой прослойки социальной пассивности, оставалась лояльна Императору до самого конца войны. Иначе, во всяком случае, трудно объяснить надпись на площади перед императорским дворцом в Столице самый, пожалуй, известный среди памятников Сфинкса. Экспертизой неопровержимо доказано, что она была сделана с воздуха и что для этой цели не мог быть использован ни один из летательных аппаратов, состоявших на вооружении Нерушимой Империи. Содержание надписи до сих пор расшифровано не полностью; поскольку, однако, в ней на разные лады варьируются многочисленные официальные формулы, логично предположить, что это своего рода славословие Императору, сочиненное неким фанатиком, причастным к аэрокосмическим проектам последних лет Империи. Этой трактовке не препятствует и то смущающее многих исследователей обстоятельство, что отдельные выражения кажутся нам грубыми и даже оскорбительными - во всяком случае, не соответствующими представлениям современного исследователя о духе тоталитарных режимов. Судя по тому, что нам известно о принятой в Нерушимой Империи системе ритуальных формул, она вполне допускает текст, подобный этой надписи. Любопытно, впрочем, что администраторы Большой Империи зафиксировали бытовавший среди населения послевоенного Сфинкса взгляд на надпись именно как на проклятие. Поскольку подробности государственного ритуала Нерушимой Империи, вероятно, никогда уже не будут нам известны досконально, предложенная нами интерпретация, при всей ее соблазнительности, не может быть однозначно подтверждена.
Ни хрена-то ты не понял, Сугимото-сан! А "мирное вторжение", судя по всему, большая гадость, кстати о пацифизме. Разумеется, в первую очередь уничтожение культурных памятников - культовых, впрочем, тоже, кстати об атеизме. Это чтоб неповадно было славить кого не положено, а проклинать - проклинать можно, потому и надпись сохранилась... Но опять ничего путного не вышло, опять суета в духе Гаррисона-Гамильтона-Хейнлейна-Эрика Ф.Рассела. Не умею формулировать, что поделать, сэнсэй вон тоже не умеет, а он умный.
Впрочем, сэнсэй, может быть, тоже писал реферат: больно уже дежурно получилось, о правдивости и говорить нечего. Ну его, сэнсэя! Толик вытащил бумагу, положил отдельно, чтобы не перепутать с рефератом (не поймут ведь, если перепутается!).
А реферату надлежало еще придать товарный, так сказать, вид. С розовой ленточкой Толик возиться не стал - не Карамазов же он, в самом деле. Обойдутся металлическими скобочками - как раз в духе деловитой мужественности, без лишних сантиментов.
Толик трижды щелкнул челюстью скрепкосшивательной машины - и реферат был готов. Сугимото в скрепках не нуждался: убогие полторы странички легли туда, где им, собственно, и оставалось лежать. Плоские блестящие пружины пришлепнули их к крышке футляра от машинки. Может, захочется потом сделать из этого нечто пристойное и удобочитаемое. Может, и стоило бы даже, но поди сделай, если не можешь и не умеешь... Толик собрал свою оргтехнику и пошел домой.
В комнате было пусто и чисто, особого пьянства, по всей видимости, сегодня не происходило, ну и ладно, решил Толик, ну и ушли погулять, тем лучше. Он вообще подумывал взять да и завалиться спать, но тут в дверь внятно и требовательно постучали.
"Кого там еще черт несет?" - подумал Толик.
- Войдите, - сказал он вслух.
Лучше бы он этого не говорил, потому что появилась отдаленно знакомая ему девица. Девица принадлежала соседу из комнаты слева, соседа же Толик не то чтобы не любил, но не презирать его - так, слегка, тихо, в глубине души, - нет, этого Толик не мог, презрение получалось как-то само собой. К девице, разумеется, отношение было аналогичное. И чего ей тут надо?
- Здравствуйте, - сказал Толик.
В поле зрения проник сосед.
- Толь, слушай, - сказал он.
Толик демонстративно прислушался. Он уже понял, к чему идет дело, но очень уж не хотелось понимать. Слушал он довольно долго.
- Ну? - не выдержал наконец Толик.
- Тут у Вали реферат, - сказал сосед.
Ну вот... Каков Толик, подлец! До чего догадлив!
- У всех реферат, - ответил Толик.
- Ну да, у меня тоже... Но ей отпечатать надо...
Правильно, у Вали реферат, а печатать почему-то Толик должен. Толик знал уже, что не откажется, хотя отказаться очень хотелось и хотя уж Валя-то заведомо была в состоянии взять машинку напрокат. Очень хотелось Толику сказать что-нибудь в этом духе, добавить, может быть, что сколько можно, что пора и честь знать и что не нанимался он печатать всем знакомым, тем более отдаленным. Но почему-то Толик сдержался, промолчал и лишь позволил себе поинтересоваться количеством страниц.
- Да вот, отсюда досюда.
Валя показала ноготком на раскрытом учебнике. Досюда! Толик поморщился, и тут только до него дошло.
- Что, дословно, что ли?
На него смотрели с удивлением - дескать, как же иначе? Разъяснять, что реферат не есть буквальная перепечатка и что проще было бы эти листки выдрать, Толик воистину не нанимался.
- Эх, - сказал он. - Ну что же, если так уж надо...
И подумал, что вот так же он и с Вовкой общается, на том же уровне добровольности. Надо было отказаться, обязательно надо было, но раз уж не отказался...
- А теперь отсюда, - сказала Валя.
- И досюда, - сказала Валя. - Вот и все.
И принесла из соседней комнаты - розовую ленточку!
- О! - только и вымолвил Толик.
Валя не поняла, но, будучи воспитанной девушкой, решила не докапываться до мотивов.
- Спасибо, - сказала она.
Сосед тоже поблагодарил, и они ушли. Ну вот, подумал Толик, сейчас будут страстные стоны доноситься... Стенки в общежитии были толстые, но даже сквозь них что-то такое и впрямь слышалось. Толик не завидовал. Он упрятал машинку под стол - хорошо поработала сегодня, пора ей и отдохнуть. Достал бумагу в клеточку, взял ручку...
