** Софья не вполне права, употребляя в этом контексте термин, в сущности, искусствоведческий; так, например, Эрнст Барлах - русско-жидовский большевик.
XI. ТЕОРЕМА СУЩЕСТВОВАНИЯ
В чужом пиру похмелье
Ты вновь стоишь на лезвии судьбы.
Софокл, "Антигона"
Когда Толик проснулся, было уже светло; это, впрочем, для летнего утра только естественно. Было уже настолько светло и жарко, что, пожалуй, точнее будет сказать: Толик проснулся поздно. И был Толик один, хоть и был он абсолютно уверен, что совсем недавно на этих жеваных серовато-желтых простынях пребывал еще некто... м-м-м... ну, скажем так, женского полу. Вера, Надя, Дима... Тьфу, пропасть, подумал Толик, причем тут Дима?!
Комната была пуста и неуютна, и менее всего она походила на помещение, куда некто свалил свои пожитки - пусть даже и небогатый геолог. То есть как раз пожитков-то и не было - ничего не было, кроме старой древесно-стружечной кровати. Ну, валялись еще на полу брюки, которые Толик незамедлительно признал, а из-под брюк вытарчивали туфли. Черт, подумал Толик, и пол какой-то не такой... Не то чтоб грязен был пол, затоптан множеством немытых девичьих ног, хотя как раз это было бы только естественно, - так нет, вполне обычный несколько пыльный пол обычной нежилой комнаты. Продолжая брезгливо чертыхаться, Толик напялил брюки, рубашку и прочее, рассованное, как оказалось, куда попало, совершенно без разбора. Ох, и вид у меня, наверное, подумал Толик, снимая с радиатора невесть почему именно там аккуратно повязанный галстук. И какой идиот надумал? Вот ведь, представилось ему, выйду сейчас, а они сидят, все, сколько их там, умытые, небось, причесанные, будут глядеть на меня и нехорошо так ухмыляться. Сашка-то ладно, и Дефлоринский ладно, и Дима... а вот девицы. Господи, тут только дошло до Толика, и Людочка ведь там! Это же страшное дело, что она со мною сделает... Хотя сама хороша. Ладно, решил Толик, девицы - они и есть девицы, с девицами я нынче ночью разобрался, неплохо, кажется, разобрался, на то они и девицы, почему бы нет? Толик вообще был - в этом плане - высокого о себе мнения, и, пожалуй, именно потому дверь он распахнул мужественно и отважно.
Однако и во второй комнате никого не было, хотя - вот ведь воистину черт знает что! - доподлинно была Сашкина комната, и не видно было ни малейших следов вчерашнего бардака (ну, если угодно, пышношумной оргии). То есть выглядела комната точь-в-точь как накануне, когда они с Сашкой оттуда ушли. И никого. Нигде никого. Толик сел за столик, придвинул к себе стакан и бутылку красного вина: в самом деле, раз уж никто не видит, с утра бы не помешало.
Вино действительно оказалось кстати, настолько кстати, что Толик, выпив, смог задуматься: а откуда оно взялось, если это Сашкина комната, где оргий не случалось с основания Рима? Не было у Сашки этого портвейна (да, портвейн казахстанский марочный, уточнил Толик, повертев задумчиво бутылку в руках), совсем не в Сашкином духе, и стаканов граненых Толик тут прежде тоже не видал. Голова постепенно проходила, светлела голова, прояснялась, и Толик вновь, уже более осмысленным взором окинул помещение.
В самом деле, все было, как оно и бывало у Сашки: стол, секретер, на нем машинка, возле машинки стопка исписанных листов (наверное, давешнее, про Юпитера с копулятором и Софью Палеонтолог), диван, а на диване... Нет, наверное, не стоило с утра пить, потому что на диване тоже лежали машинописные листки, а поверх них, словно этакое пресс-папье, - да, шпага, которой вообще нечего делать в современной квартире, а у Сашки подавно, Сашка едва ли знает, за какой конец ее держать. Впрочем...
Поразмыслив, Толик взял шпагу за рукоять. Да, на вид самая настоящая, и даже непохоже, чтоб какая-нибудь спортивная: больно уж откровенно торчмя сверкало до игольной остроты заточенное острие. А она, оказывается, большая... Толик был знаком с этим видом оружия (как впрочем, с оружием вообще) более всего по кинофильмам, и казалось ему, что шпага должна быть тонка и изящна, чтоб ловчее было Жану Марэ или там Алену Делону; а этот экземпляр был, пожалуй, прямо увесист, и держать его Толику получалось неудобно. Нет, но откуда? И что за рукопись? То есть, само собой, машинопись, иного от Сашки ожидать просто неприлично, и, само собой, как раз Сашкина: вот и его "ф", более похожая на два нуля. Или, если угодно, на знак бесконечности.
Черт побери, подумал Толик, просыпаясь, и, согласимся, имел на то все основания. Во-первых, было неприлично рано, так рано, что свободному человеку, право же, стыдно пробуждаться ото сна в такой час, ежели только не понуждаем он к тому неотложными делами; в такую рань (эх, ни фига себе, подумал Толик, различив наконец стрелки часов) свободному человеку стыдно даже отходить ко сну. Во-вторых, хоть и чувствовал себя Толик, в общем, прилично, было все же у него ощущение, что выпил он накануне более, нежели необходимо (сколько необходимо тоже вопрос непростой, однако Толика он в тот момент не заинтересовал). Попросту говоря, не то чтобы похмельным он проснулся, но и не то чтобы пьяным, - а о трезвости Толиковой еще несколько часов вообще не стоило говорить. В-третьих же, наконец, рядом что-то было, и хоть Толик уверенно полагал себя прекрасным семьянином, ни на мгновение не пришло ему в голову отрицать, что это хоть и самка, но отнюдь не Людочка. Было не настолько светло, чтобы ее опознать, и оставалось полагаться на память. Вера, Надя, Дима? Бр-р-р-р, нет, подумал Толик, что угодно, только не это!
Господи, подумал Толик, что же это такое?! Еще и Диму мне шьют, не было у меня ничего с Димой и быть не могло, нужен он мне... Что разбудили рано поутру, так это у Сашки, понятно, художественный вымысел или там художественная правда, это бы уж ладно, а вот с чего он покинул свои абстрактные пространства и занялся фантазиями на тему - ну, скажем, на тему некоего Толика? Впрочем, поглядим, что дальше.
Как бы там ни было, Толик оказался в одной постели непонятно с кем, и будучи, как отмечено выше, прекрасным семьянином, ощутил некоторый дискомфорт. И вообще обстановка была какая-то потусторонняя: отовсюду нависали мрачные силуэты чего-то прямоугольного, а за окном с завидной регулярностью проносились машины, чертя фарами по потолку. И как только удалось забраться в такую кладовку, удивился Толик, малость сориентировавшись. Тут не то что один геолог, тут, пожалуй, семейство торговых работников не один год мебель собирало и, складывая, складировало. Нет, Толику тут решительно не нравилось, и он, нащупав на полу носки, туфли и прочее, поспешил одеться, стараясь действовать тихо и действуя в результате до смешного боязливо: у прекрасного семьянина, несмотря на некоторые, скажем так, грешки молодости, не было опыта в таких делах. Дверь не была заперта, и Толика это отчасти обрадовало: поворачивать ключ было бы опасно, вдруг да эта - Маруся? ну да, Маруся проснется, - но отчасти и смутило: это же надо же, это ведь пока он тут что-то такое неприличное вытворял, это всякий мог зайти и пронаблюдать... Хотя кому заходить? И кому какое дело? Да и вытворял ли он?
Черт, подумал Толик, это уже даже не художественная правда, это он, наверное, специально все наоборот пишет, а если специально, так откуда же он про Марусю знал? Или рассказывал когда-то, может, и похвастался, может, не помню, но ежели все наоборот... И по какому праву он из себя что-то этакое корчит самому, что ли, не случалось проснуться невесть где?
Впрочем, Толик с замиранием сердца убедился, что очень даже было кому заходить. Во второй комнате сидел Сашка, а рядом с ним... Кажется, Софья, была ведь вчера такая Софья, а то, может, и нет: Толик не смог бы точно сказать, на что похожа Софья, зато он точно знал, на кого похожа Сашкина девица, и ведь до чего похожа! Ну и ладно, решил Толик, ну и похожа, с кем не бывает. Повезло, конечно, Сашке: не в пример авантажней Толикова экземпляра.
- Salve, - приветствовал его Сашка.
Был Сашка какой-то весь из себя странный, чуть ли даже не слишком Сашка, хотя ведь похож! Вот пропасть, и этот похож, или это все снится? Хотя на вид нет, на вид был Сашка как Сашка.