- На вашем медальоне - лев...

   - Ну, да. Это моё созвездие.

   - И мой вечный кошмар. Ко мне всё время возвращается воспоминание о сказке, в которой непослушный мальчик был отдан на съедение львам... Она мне кажется пророческой,... она как будто предвещает мою участь.

   - И вам страшно?

   - Да. На всём моём роду эта угроза. Знаете, как звали женщину, погубившую моего отца? Леонелла - львица! Она сначала согласилась быть его невестой, но стоило ей один раз глянуть на одного из отцовых друзей, как рассудок её покинул, она вообразила себя французской маркизой, а его, того - своим мужем-пиратом. Отец готов был жить даже с безумной, так он любил её, но она в нём видела какого-то врага, постоянно нападала на него с кулаками и оружием. Промучившись так целый год, он отправил её куда-то, оформил, надо понимать, развод, от горя закутил, залез в долги, женился на богатой, рассчитался из приданого - и утопился...

   - Однако, он остался твёрд в своём непослушании - на зажилось ему с другой. Как ни ужасал его шаг с кормы или с утёса, он совершил это.

   - Но зачем, ради чего!?

   - Странный вопрос! Разве неповиновение не свято? Разве пророк Даниил и первые христиане не были теми же непослушными детьми своего времени? И их бросали на съедение зверям, но - знайте - если вера в свою правду сильна в человеке, если он храбр, то ни львы, ни змеи, ни хищные птицы не причинят ему вреда.

   - Я не таков! Я слаб! Мне страшно! Эта пасть!...

   Обольстительница кружила над ним, расстёгивая его одежды. Она переспросила: "Эта пасть?" и зажала ему рот поцелуем, затем, торжествующая, уложила его на землю, потом позволила возобладать над собой, потом они сочетались, как животные, и я был невольным, безвестным и отчуждённым участником этой оргии... Пресытившись, они разно повели себя: Джеймс, словно израненный, подполз к костру и растянулся на своей подстилке. Альбин, бросив ближе к теплу скомканную одежду, прыгнула в озеро, вскоре вышла и грациозно возлегла, небрежно прикрывшись пледом, закурила трубку. На своего избранника она даже не взглянула. Я же дождался, когда эта бесноватая угомонится, и потихоньку укутал товарища, простёртого под чёрным звёздным небом.

<p>

XVI</p>

   Разбуженный раньше всех первым холодным лучом, я потёр руки над полуостывшим пеплом и раскрыл дневник.

   "Реликтовый семито-кельтский спиритуальный гибрид, - прорвался сквозь тьму незнакомый голос.

   - Можно определить возраст? - спросил невидимый Гёте.

   - На глаз - нет, но, поверьте, он гораздо старше вас, вдове как минимум.

   - Это чем-то грозит?

   - Вряд ли с ним случится что-либо страшнее того, что уже произошло.

   - Что же это?

   - Обострённый анамнезис... Неблагополучное детство, болезни, несчастная любовь - всё это создаёт основу: разум начинает задавать себе слишком много вопросов, дух ищет путей компенсации ущербного существования за счёт запредельного прошлого. Обычный фон здесь: наркотики, гиперсексуальность, ксено- и графомания...

   - Я думал, что воображение - вот то, что помогает душе восполнить пустоты бытия.

   - Воображение - это воля к анамнезису. Сознание - плодородный, но хрупкий комок в атмосфере памяти, чреватой смерчами. Одни строят себе убежища и замыкаются в них, другие пытаются поймать руками молнии, что нередко удаётся.

   - А потом?

   - Потом - то, что лежит у вас на столе. Помните, кто такая Астарта? Матриархальное божество древнего Востока, покровительница матерей и блудниц, царица вод, чтимая в образе Луны... Текст, который вы мне показали, можно читать как апокалипсис патриархата. Феминные персонажи численно преобладают; все они агрессивны, и это агрессия реванша, справедливость которого признаётся самой преступной жертвой - главным героем. Он словно олицетворяет человечество последних трёх тысяч лет, стоящее перед судом своей судьбы.

   - То, что Манфред соблазнил свою сестру, имеет какое-то особое значение?

   - О, да! Это мифологема священного брака. Во главе почти каждого древнего пантеона стоит супружеская чета, в которой муж и жена - одновременно брат и сестра. Это был первый - и ещё весьма дипломатичный шаг нарождающегося патриархата, но со временам бог восстремился к единовластию, а богиня потеряла достоинство и самое существование. Этот миг, вероятно, и оплакивает Манфред. Именно тогда его духовные богатства превратились в хлам. Внешний мир подвластен ему, но не может дать никакого утешения, а призрак подруги объявляет войну. Дальше следует череда её альтернативных развязок в пользу той или иной стороны, но ни одна не реализовывается: ни самоубийство (победа истицы и поражение героя), ни гуманный здравый смысл (патриархальный формат добра в имплицитно сатирическом образе охотника), ни компромиссный союз с суррогатной богиней (сильфидой), ни предлагаемая аббатом христианская (то есть патриархальная же) религиозность, ни поклонение маскулинному дьяволу Ариману. Манфред признал бы только одно разрешение - любовь и прощение самой Астарты, но она ему в этом отказывает, и это приводит к самой ужасной развязке: когда Астарта приходит за умирающим Манфредом, он не узнаёт её и прогоняет. Теперь они разлучены навсегда...

   - Нет! - крикнул я, обрушивая руки на лицо и содрогаясь от боли, продавливающей голову до затылка: на ней нет живого места, один глаз совсем не открывается, губы словно только что оторвали и пришили чужие.

   Толкователь "Манфреда" отвёл мои не менее изуродованные клешни и дал мне нюхнуть чего-то вырубающего.

   Либо прошло много времени, либо одна секунда растянулась до ощущения часа. Я снова приоткрыл последнее око и увидел очень серьёзного, густобрового человека лет сорока семи. Его голову окутывало серое облако полуседых жёстких волнистых волос - можно было подумать, что это мозг не уместился в его черепе и вышел наружу, ничуть не портя голову, став для неё лучшей короной. Лицо было умно, но ещё более горделиво. Только бы не улыбался - это ему совершенно не пойдёт, но он сделал именно это и вежливо произнёс: