- Я бы предпочёл...

   - Чего застряли?

   - Дочитать о встрече двух поэтов. Неужели это не вымысел!?

   - Не знаю.

   - Так вы не возражаете?

   - Ничуть. Читайте на здоровье.

   Я снова бросил взгляд на кружево рукописи.

   "Рассвет разодрал мне веки, по виску прогромыхало уличное колесо. Я приподнял голову с мягкой тапки с заправленным в неё носком.

   - Кстати, Джордж, - старательно вывёл над моим ухом неугомонный старик, - что значит "упёртый перечник"?

   - Это... как бы вам объяснить.... Это такой человек,... который составляет перечни...

   - Списки, каталоги?

   - Да. Пока не упрётся.

   - Полные, исчерпывающие списки?

   - Точно.

   Гёте удовлетворённо закивал. Он успел нарядиться, даже цветок в петлицу засадил.

   - Очень хорошо. Я вынужден вас покинуть часов на пять. Мои домашние осведомлены на ваш счёт. Пользуйтесь всем, что вам понадобится, библиотека в вашем полном распоряжении. Я также пригласил для вас портного - он прибудет через полтора часа, а цирюльник уже ждёт...

   - Спасибо, но я привык сам приводить порядок свою голову, а одежду заказал ещё вчера и велел притащить к вам домой к полудню.

   - Замечательная предусмотрительность! Мы с вами непременно сходим куда-нибудь вечером.

   - До вечера надо дожить.

   С висков Советника приподнялись сединки. Он пригладил их, вежливо поклонился мне со знакомой снисходительной улыбкой и удалился.

   Поскольку в своём одиночестве я только и делал, что висел неугасимой лампадой перед портретом Шиллера, ко второй половине дня вид у меня был подвыгоревший, и Гёте уже не заикался ни о каких выходах в свет, я же, не отрывая глаз от прелестной картинки, пропел, что завидую другу такого красавца. Старик долго переваривал, потом спросил: "Вы любите цветы?".

   - Я зверей люблю, - ответил я.

   - Это заметно. Но я всё же хочу показать вам мою оранжерею.

   В просторной стеклянной палатке действительно было много разных трав с толстенными стеблями и большими яркими цветами. Советник благоговейно надел серый фартук, перчатки (я тут подумал, что он, верно, глубокий масон), накачал воды в лейку и стал обихаживать своих бесчувственных питомцев, рассказывая что-то о каждом, при чём латыни в его речах было больше, чем чего-либо другого. Он ещё спрашивал у меня английские названия этих растений, демонстрируя талант находить чужие слабости. Какое-то время мне удавалось выкручиваться, но когда я нарёк хризантему одуванчиком, его превосходительство раскусил меня и совсем крепко насупился. Вдруг я заметил бьющегося лбом о стену матёрого шершня, указал на него Гёте и сказал:

   - А вот это худшее насекомое наших широт - разбойник шершень!

   - Его укус опасен для жизни?

   - К сожалению, нет. Но зато стаи этих чудищ нападают на пчелиные гнёзда, убивают всех защитников и поедают детей. Вот так... Дайте мне, пожалуйста, стеклянную банку и плотный лист бумаги.

   - Хотите его поймать?

   - Ага.

   - И что вы с ним будете делать?

   Он подумал: "Я не хочу ни иметь эту тварь в своей коллекции, ни смотреть, как её раздавит этот сумасбродный мальчишка".

   - Как что? Выпущу.

   Садовод притащил колбу с бумагой, и, опытный ловец, я с первого приёма заполучил в сосуд хищника. Мы рассмотрели его под такую мою тираду:

   - Если бы я встретил его нападающим на улей, я голыми руками оторвал бы ему голову; если бы его слопал грач, мне было бы наплевать, но дать ему медленно умирать в этой благоуханной тюрьме я не могу.

   Через минуту шершень с леденящим сердце гудом улетел на волю, а Гёте, начинающий уставать от меня, спросил:

   - Так какое там у вас ко мне важное дело?

   Мы вернулись в дом.

   - Я написал одну драматическую поэму. Друзья говорят, что она до неприличия похожа на вашего "Фауста".

   - Вы хотите мне её показать? - великий автор чуть закраснелся, - Что ж. Охотно взгляну.

   - Вы ведь знаете обо мне больше, чем показываете! Узнайте ещё: я дорожу своей честью. Если вы сочтёте это неоригинальным, я на ваших глазах сожгу рукопись.

   - Вам настолько безразлично ваше творение?

   - Оно останется со мной - в моей памяти - проживёт свой век и умрёт вместе со мной, но никто не посмеет упрекнуть меня в эпигонстве!

   - Ну-ну, не надо так горячиться. Дайте мне вашу поэму и сорок минут.

   Прошёл час моего рассматривания гербариев. Господин советник вырвался из кабинета, как ошпаренный, схватил со стола стакан, выплеснул в рот, упал за стол, подоткнул под голову неверную руку. Посидев так немного, он перевёл каменный взгляд на меня, ни живого ни мёртвого, и загробно произнёс:

   - Я действительно наслышан о вас и прочёл почти все ваши сочинения, и узнал вас ещё раньше, чем разбудил, и сразу понял в вас большой талант... И вы ведь сами цените себя высоко. Вам много раз говорили в лицо, что вы - гений. ....... Вы, видимо, сочли, что вам всё дозволено... Допустим, вам не понравился мой "Фауст". Вы сели за пародию, увлеклись,... ещё больше увлеклись и как никогда настойчиво указали на ваш семейный скандал, о котором уже все знают, что он был, но не всё ещё - в чём он состоял!... Но зачем вам понадобился этот eintopf из древней нечисти, призраки какие-то, колдунья эта? А главное, зачем вы это привезли мне!? Если бы вы были моложе, я счёл бы вас просто наивным лоботрясом, но передо мной мужчина и признанный писатель! Вы хотите, чтоб это читали? Чтоб мой "Фауст" стал посмешищем, а молодые люди начали влюбляться в ближайших родственниц, потом призывать стихийных духов и смерть!? Вы готовы сделать всю Европу жертвой вашей сердечной невзгоды?! Как вам не совестно?!! Покиньте меня сейчас! Если моё мнение переменится, я вам напишу.