Траур, над которым стебался мистер Пикок, стал стандартом официального наряда мужчины или женщины.
Хватает, конечно, и ереси. Не вполне понятно, из каких соображений мистер Фаулз нарёк славнейшим именем какую-то сомнительную школу в винноцветных окрестностях Афин... Я к тому, что больше подошла бы ветеринарная клиника. А ещё раньше Фицджеральд... Потом Элиот... Впрочем, для этого божьего человека и "Гамлет" - неудачная пьеса.
Всепримиряющий феномен кино вернул в объятия друг друга нас, ранимых и ревнивых фантазёров. Недавно вышел умопомрачительный фильм, где доктор Франкенштейн сляпал своего монстра по заказу бессердечного графа-вампира для трёх его бесноватых девчонок. Замыслы у этой компании были самыми гнусными, но благородное чудовище перешло на сторону таинственного, трагического, оклеветанного, эксплуатируемого и неотразимо возвышенного борца с тёмными силами, которому помогали также маленький, но неглупый ватиканский лаборант и воинственная возлюбленная красавица. Ею, бедняжкой, пришлось пожертвовать. Таков романтический канон...
<p>
***</p>
Моё бессмертие скромно, однако благосклонный читатель без труда сможет найти в Интернете не только срок моего земного бытия, но и мой тот самый портрет.
И пророчество о позорящей меня книге (или даже книгах) исполнилось, но та, где, кроме нас, вампирами оказывается не только треть балканского населения, но и половина лондонского, и все обязаны высасывать до смерти как запоздалых прохожих на улице, так и своих ближайших родственников, а ещё пожирать сердца и мозги себе подобных... Даже заикаться об этой чернухе ниже моего достоинства!
Другая, конечно, не менее тошнотворна, но она хотя бы посвящена по преимуществу мне. Имею сказать дражайшему аффтару, что сказка про Уинни-Пуха отображает быт английских романтиков лучше, чем его опус! Несколько нравственных уроков я всё же из него вынес. Во-первых, лунатик Шелли мог и хуже относиться ко мне, во-вторых, его бред о раздираемых ризах оказался вещим, в-третьих, человеческий мозг таки-способен уяснить, что ни один текст не создаётся одним человеком. Но, право, синьоры Эко, Борхес, Барт вкупе с подобными пишут об этом проще и точнее! И потом из этого вовсе не следует, что кто-то один, неизвестный, поставлял замыслы всем прославленным. Например, я принял участие в "Жизни Дэвида Копперфилда", вставил пару шестерёнок в "Заводной апельсин", но о "Герое нашего времени" ничего не знал аж до шестидесятых. Милейшее произведение: "Есть минуты, когда я понимаю Вампира". Ничего ты не понимаешь, но всё равно спасибо, кузен. А этот "Онегин" - вообще что-то невероятное. У меня волосы на голове шевелились!...
Что же до вашего постдекадентского эротизма, коллега, то он наивен по сравнению с теми оргиями нервов, что творились на вилле Диодати. Как сейчас вижу: вдохновенный Шелли четвёртый час крутит шарманку всеобщей свободной любви и никак не может остановится. Клара обгрызает края саксонской кофейной чашки. Мэри за пяльцами украшает батист пятнами своей крови. Джордж, не сводя с оратора слепых глаз, незаметным движением вынимает из галстука булавку и вонзает себе в бедро по самую жемчужину. Его прекрасное бледное лицо не меняет выражения, только зрачки сжимаются в точки. Тут я вырываю Перси из воображаемых объятий всего мира и спрашиваю, а решился ли бы он сегодняшней ночью допустить кого-нибудь третьим. Свергнутый бросает на меня взгляд василиска, потом с мольбой о пощаде переводит глаза на собрата и, дрожа подбородком, произносит: "Почему бы нет". Мэри струит в защиту друга свой волшебный взор, Клара угрожающе царапает обшивку кресла, и Джордж, надавливая на жемчужину, отвечает осипшим от страсти голосом: "Да кому это надо?
<p>
***</p>
Но вот чего я боюсь - боюсь однажды выдвинуть ящик своего стола и найти там - собственную - рукопись "Милосердных"! Шлю же я себе письма из путешествий по Италии и Германии...
Как я ненавидел себя за всё, что сделал!...
Правда, сейчас тоска и раскаяния всё реже посещают меня. Я живу не из трусости, не без радости, и со мной живёт моя память.
<p>
***</p>
В девятьсот девятом в Венеции я повстречал его инкарната. Его невозможно было не узнать: та же осанка, те же повадки... Он приехал издалека и думал на русском языке четырёхстопным ямбом... Приближалась полночь; этот угол набережной был безлюден. Я подошёл к нему, заглянул в его усталые глаза и сказал по-английски:
- Это вы! Здравствуйте!
- Здравствуйте, но вы меня, наверное, с кем-то перепутали.
- Нет. Я точно знаю, кто вы.
- И кто я?
- Вы поэт.
- ... Допустим, я поэт. А вы кто?
- Я...... вампир... и ваш поклонник.
Развёл руками, горько усмехаясь:
- Что ж, лестно.
- Проводить вас до дома?
- Зачем? Давайте прямо здесь...
Я засмеялся, захлопал в ладоши, прижался на минуту к его тёплой груди, потом спрыгнул на воду и побежал в открытое море.
<p>
Текст четвёртый</p>
