И уйти он сумел красиво, приурочив церемонию к рассвету.

   Большинство его соратников погибло в тот же час, но некоторые смогли дотянуть до выхода второй части "Фауста" и достройки Кёльнского собора.

   Меня не было в их рядах. Мне было поручено навести и оберегать порядок в гареме.

   Я писал трогательные письма леди Анне, конечно, не оставлял заботами Мэри, не преследовал Клару, не тревожил Терезу. А вот леди Каролина сполна расплатилась и за свою бессовестную писанину, и за то, что нашла в Веллингтоне.

   О леди Огасте я узнал много интересного, например, то, что она скончалась в раннем детстве на руках своей мачехи (тёмная история!) и была тайком где-то похоронена. Воздадим, однако, должные почести чаровнице Астарте, посвящённой во все тайны, единственной, заглянувшей в гроб и сказавшей: "Это не он". Начав свою игру отстранённым критичным наблюдателем, она по-настоящему полюбила... И погубила?... Хм... Провожая его из Англии, она не утерпела и раскрыла карты, думая либо спасти, либо добить того, кому была дороже всего на свете, но ничего не получилось. В первом же порту несчастный влюблённый отправил письмо "милой сестре", и потом без вздоха о "бедной дорогой покинутой сестре" не проходило ни дня.

   Подружившись с Мэри, не без влияния последней, Астарта почти насильно повезла на Балканы свою горемычную невестку, чтоб в незабываемое утро рядом с королём Греции встала королева. Свидание длилось лишь минуту. Он успел только сказать ей: "Мы с вами давно не виделись...". Затем открылись двери переполненного алым солнцем алтаря, из него вышла девочка лет четырёх, взяла вампира за мизинец и увела в пожар зари.

<p>

***</p>

   Долгие потусторонние мытарства Джордж претерпевал со стойкостью, пленявшей чертей. В самых тяжких муках с его лица не сходила злорадная усмешка.

   Великий грешник, он был вынужден идти в Уалхолл через лес, устрашавший Перси. Там обитают хищники всех родов - вплоть до насекомых и растений, и они мстят тем, кто, живя, забывал в себе человека. Не единожды ядовитые острые лианы впивались в ноги и руки скитальца, отравляли и дурманили его, но он собирался силами, обламывал пронзавшие его стебли, выдёргивал шипы и шёл дальше мимо распятых развратников и обглоданных убийц. Если же он сам не справлялся, звери, помнившие его доброту, помогали ему - перегрызали ветки, зализывали раны.

   На поле вечной брани Джордж оставался долгонько, но всякий раз погибал легко и мгновенно. В один из кратких перерывов между битвами он наконец нашёл своего отца.

   В Иден они отправились вместе, ну, а там мой герой вновь явил собой аномалию: он не прикасался ни к яствам, ни к козоногим резвушкам, белые ризы на нём темнели до черноты, и при всём этом он молодел и демонически хорошел. Всякий раз я находил его на краю высокого берега отрешённо смотрящим в море тьмы. Вскоре он перестал меня узнавать. Я рассудил, что время, обращённое вспять, отнесло его в тот возраст, когда он не был со мной знаком, и, смирившись, я более не тревожил его, только наблюдал издали.

   Черти рвали на себе шерсть: они считали своим долгом выпускать в мир оздоровлённые души, а эта обещала возродиться чудовищем. Уговорам он не внимал; применять какое-либо насилие они не имели права. Они пригласили на помощь своего патриция, бывшего небожителя. Тот обменялся с Джорджем несколькими непонятными словами, после чего велел подчинённым оставить человека в покое. "Он опомнится, - сказал, - Приведите ему матерей. Пусть одна накормит его, другая сосватает, третья опоёт".

   Шёл шестьдесят второй год.

   На чёрную кручу выбрели три старухи. Старшая тянула по земле шлейф седых волос, как невеста - фату. Средняя, высокая и сухощавая, гордо изгибала лебяжью шею, обвязанную чёрным шёлком. Младшая, круглолицая, востроносая, большеглазая, словно в нетерпении сжимала пальцы и что-то искала в складках пеплоса. На их зовы Джордж, кажущийся уже семнадцатилетним, отступил от обрыва и вернулся в сад, где сперва нехотя, потом охотно стал есть, подпустил к себе гибкую красавицу в змеиной коже, прислушался к песням...

   Однажды я проснулся, а когда уснул опять, не смог найти моего господина и брата. Его больше не было. Его душа стала зерном, а плодом будет другой человек............................... ..................................................................

<p>

***</p>

   Я вернулся в Швейцарию, каждую ночь гулял по Женевскому озеру, а днём спал в его глубине.

<p>

***</p>

   Мир изменился. Не понимая, что случилось с ним в десятых годах девятнадцатого века, он всё-таки уже никогда не сможет смотреть на себя прежними глазами, не посмеет больше гордиться собой, скрывать свои уродства и оправдывать преступления. Быть счастливым стало стыдно. Чистую совесть признали изобретением дьявола.

   Каждый из нас, составивших и подписавших Великую Декларацию Вселенской Скорби, заплатил свою цену и получил свой венец.

   Когда литераторы стали вкладывать во второстепенные уста слова о том, что байронизм смешон, и его время прошло, - наступил его истинный расцвет. Талантливая молодёжь, раболепно лепеча цитаты о бесполезности искусства, то складывала голову в позитивистских авантюрах, то срывалась в артистические крайности - всё по сценарию...

   Ни один влиятельный персонаж последнего времени не может быть назван не-байроническим. Этот типаж (или, вернее, архетип) стал кислородом культуры. В моей коллекции более ста тысяч очевидно зависимых от него текстов. Они, конечно, не похожи друг на друга, поскольку лучи одной звезды расходятся в разные стороны. Никто не читает его собственных вещей, как никто не читал Евангелия в десятом веке. В том нет нужды. Его имя знают все и все понимают, что за ним стоит.

   Дюжина самодельных карманных портретов в ресторанчике на пути к Юнгфрау - чепуха на фоне тридцатиметровых баннеров, развешанных по всей планете. Одно и то же лицо - на афишах, в рекламах сигарет, часов, одеколона, костюмов, автомобилей!