<p>

***</p>

   Нельзя сказать, что он входит всюду без стука, но сначала он входит, потом - стучит.

   - Вот как, - сказал, - вы работаете!

   - Мне не спится, - сдавленно ответил я.

   - Это от усталости. Вы не привыкли к походам. Оказывается, у морской болезни есть сухопутный аналог...

   - Вы так любите красивые и мудрёные фразы...

   - Разве красивые?...

   - И напрашиваться на комплименты!

   - Ну, у вас-то не допросишься. ... Обижены на меня?

   - Вовсе нет. Это я виноват: я нарушил субординацию, забыл, что являюсь лишь наёмным служащим, позволил себе, ничтожному, судить вас...

   - Меня судили куда более ничтожные...

   - Чем кто?

   - Чем вы.

   - Так я для вас ничтожество!?

   - Нет, для себя: вы сами так себя назвали.

   - Я лишь предполагал ваше мнение, - и, как видно, не ошибся: вы презираете меня!

   - С чего бы вдруг?...

   - Я... я плохо пишу!

   - Как умеете, так и пишете.

   - Но умею - плохо!

   - Я тут не разбираюсь...

   - Что!? Вы издеваетесь!? Вы - один из выдающихся писателей!....

   - Вот именно.

   - Как так?

   - Мне самому часто не нравится мои сочинения. ... Наверное, я страшно заблуждаюсь.

   - Или не вы!

   Посмотрел на меня, как на чихнувшего клопа, усмехнулся:

   - Этак мы до обеда не помиримся.

   - Зачем нам мириться!? Дайте мне расчет - и живите спокойно!

   - Нет. Я не хочу спокойно жить. Вы мне всё больше нравитесь. Но вам, пожалуй, надо успокоиться. Будете миндальный коржик с какао на молоке?

   - Я должен сперва принять ванну.

   - Чувство долга всегда похвально. Распоряжусь, чтоб нагрели воды. Приходите через десять минут.

   Я ему нравлюсь! Выскочка, пресытившийся лаврами! (Это я о нём) Я для него - шут! Шут может и обругать короля - ведь он дурачок - шут, разумеется... О, Господи! У меня ничего не получается! Чёртовы местоимения! Проклятый английский!

   Ну, ничего. Я ведь только учусь. Я ещё зарою тут собаку!

<p>

***</p>

   Повреждённая нога причиняла мне сильную боль с каждым шагом, и, соответственно, я боялся показаться на глаза великому хромому, предвкушая какое-либо ёрничество, однако, встретив меня еле ковыляющим у ванной, милорд сказал только, что лохань уже полна воды напополам с розовым маслом и пенным шампунем. Я расстегнул первую пуговицу и испытывающее взглянул на моего благодетеля. Тот стоял, присев на край стола для умывального таза, и бросал на меня двусмысленно-хищные взоры. После трёхкратной просьбы он оставил меня наедине с ванной. Я (прошу прощения) разоблачился и, прежде чем погрузиться, отодвинул комья пены. Что же я увидел!? Белое дно обыденной купели было осыпано крупным чёрным песком, а по поверхности воды торжественно и безмятежно плавал прямой, как заноза, длинный бурый волос. "О Боже! - вскричал я, - Что за чертовщина!".

   Я был уверен, что Байрон стоит за дверью. Может, так оно и было, но, прежде чем он в неё постучал (а она была заперта) я успел снова одеться и надломить деревянную щётку, колотя ею по тазу и стенам, а так же изрядно натрудить горло.

   - Ну, что у вас? - спросил он, заглядывая, - Левиафан?

   - Не знаю, какую из ваших тварей вы мыли тут до меня!

   - Со своими тварями я так не поступаю: они портятся от воды...

   - Вы понимаете, что я говорю!? Эта вода - грязная! Я в неё не полезу!

   - Грязная?......... Нда, что-то не то...

   Он свистнул в дудочку с Ватерлоо, созвал слуг и спросил их:

   - Кто из вас... ещё не мылся после вчерашнего?

   Откликнулось трое.

   - Ладно. Мечите жребий и ныряйте, пока не остыла. Его высочество отказывается.

   - Нет! - возразил я, - Я не отказываюсь!

   Рассудив, что после посещения любого из этих верзил ванна окончательно придёт в негодность, тогда же как эта вода всё-таки сдобрена благовониями и мылом, прозрачна и ещё тепла, я отважился на данный гигиенический компромисс и снова не без труда выставил за дверь его светлость с его отребьем.

   В шапке из пены в окружении плавающих обломков щётки я лежал и думал, как же мне реагировать на известные поползновения моего работотдателя, которому и как врач я не нужен, и как писатель не интересен. Сбежать? Прибегнуть к защите телохранителей? Или покориться его причудам? Может быть они суть выражения действительно доброго отношения ко мне? В любом случае это будет более его позор, нежели мой, а я, пожалуй, стяжаю даже завить многих любопытных.