Нередко святым приходилось напрямую вмешиваться в дела политические, раз за разом доказывая, что политика не имеет права быть грязным делом, что только тот дом строится прочно, на века, в основание которого положены братская любовь и нравственная чистоплотность. Святость мирила князей в их кровавых усобицах, раздиравших Русскую землю, выступала с обличениями неправды и произвола (как митрополит Филипп во время опричнины). Нравственный и духовный авторитет святых подвижников был очень высок: они могли повелевать правителям, силою слова и собственной личности смирять буйные нравы. Вместе с преподобными и святителями к сильным мира сего обращались юродивые – известен рассказ, как несколькими словами, адресованными Ивану Грозному, блаженный Николай Салос-Псковский предотвратил опричную резню в Пскове. И ни с чем невозможно сравнить колоссальное воздействие святых на русский народ в целом: центральными фигурами, точками притяжения здесь выступают Сергий Радонежский и Серафим Саровский.

Язык святости, без преувеличения, создал русское государство, воспитал народ. И он же лег в основание важнейших культурно-общественных явлений: им питался язык политического действия (защита национальных святынь, мирная колонизация земель и просвещение туземцев-язычников, вовлечение их в орбиту высокой христианской культуры), язык социального служения, язык бытовой жизни и язык искусства.

Языком святости Бог говорит с людьми – через своих избранных, когда словом, сообщением свыше становится сама жизнь подвижника, пророчествующего, прозревающего чужие помыслы, исцеляющего, вразумляющего, творящего именем Бога чудеса. Господь возвещает через них: Я есмь, Я здесь, Я слышу вас, радуюсь и ужасаюсь вашим делам, Я желаю всем спасения и только жду, когда вы отворите Мне свои сердца, чтобы Я вошел в них. Святостью своих избранников Бог рассказывает людям о них самих. Как и люди тою же святостью немногих праведников говорят Богу о себе – что род человеческий сто́ит спасения, ибо обещал Господь Аврааму: «и ради десяти праведников не погублю города». Святыми Своими Бог показывает, чего Он хочет от нас. Мы же жизнью святых, прославлением их и любовью к ним отвечаем Ему. И если не все могут хотя бы приблизиться к святости, то всякий может помолиться у гроба праведника или зажечь у его иконы свечу…

Славна была Русь богомольями. Тысячи паломников от мала до велика, от нищего до государя веками заполняли ее дороги, неторопливо обходя монастырь за монастырем, молясь Богу и святым угодникам, одаривая обители кто чем в силах. И доныне паломничество в монашеские обители есть одна из опор русского православия и народного духа. В монашестве и верующему, и неверующему сияет нечто, словно вынутое из глубины их собственных душ, отмытое, очищенное.

Монах-подвижник несколько веков был для русских идеалом человека. По суровому монастырскому уставу – в части постов и молитв – жили не только монашеские обители, но и вся страна, лишь с некоторыми послаблениями. Антиохиец Павел Алеппский, посетивший в XVII веке Россию, назвал ее «вратами борьбы, пота, трудов и пощения». Православные иноземцы с ужасом и восхищением высказывались о суровом благочестии русских, которые и в миру жили как в монастыре.

Но такой накал веры в XVI–XVII веках стал возможен потому, что в XI столетии монахи совершили на Руси свою «социальную революцию», а в XIV веке ее повторил Сергий Радонежский.

Было время, когда русское монашество не знало никакой народной любви. Приведенное в русские земли христианством, оно не сразу пустило корни. Сперва ютилось при церквях и ничем себя не выказывало, не становилось занозой для вчерашних идолопоклонников, еще вполне по-язычески смотревших на свою жизнь и ее обустройство. Но вот в 1030-е годы в пещерах над Днепром у Киева зародилась обитель, которой в веках суждена была громкая слава, – Киево-Печерская. Князь к ее появлению отношения не имел, и возросла она, превратившись в духовный центр Руси, исключительно подвигами своей монашеской братии. Подвигами суровыми и невообразимыми для тогдашнего обывателя, не то двоевера, не то вовсе прихожанина ближнего капища и «клиента» бродячих волхвов. Да и не подвигами вовсе – на взгляд того же обывателя, сельского смерда-язычника или едва воцерковленного горожанина.

Поначалу в пещерах обитало всего несколько монахов во главе с Антонием Печерским. Родоначальник традиций русского монашества, он первым ушел под землю жить, молиться и спасать душу. Перед тем Антоний долго монашествовал на Афонской Святой Горе в Греции, знал все тяготы и искусы иночества. Оттуда на Русь он был послан игуменом монастыря с духовной миссией – Антонию предстояло утвердить в новокрещенной стране афонские принципы аскетического монашества. Спустя четверть века в его подземной обители спасаются уже 12 монахов. Сам Антоний живет в затворе, а руководит братией игумен Варлаам. С 1062 года наставничество над иноками примет Феодосий Печерский, другой, наряду с Антонием, «отец русского монашества». При нем число монахов увеличится до сотни, монастырь, к тому времени выйдя из-под земли на поверхность, начнет строиться, расширяться и обзаводиться хозяйством и земельным имуществом – и в этом уже будут принимать участие князья, благочестивые бояре.

С Афона Антоний Печерский принес на Днепр благословение Святой Горы. Однако Русь не Греция, даже на широте Киева. Обитать в пещере под землей здесь – совсем не то что там, и аскетизм тут вдвойне суров. И закапываться нужно глубже от зимних холодов, и «вареная овощь» не круглый год на трапезе будет, и кости от подземной сырости стонут. Но и тут Антоний, а за ним и прочие печерские монахи находят способы утрудить себя еще более, еще жестче: едят один сухой хлеб, воду пьют помалу, а некоторые и спят только сидя, и затворяются на годы в крохотных пещерках, где едва можно развернуться, нельзя даже выпрямиться в полный рост. И не дают себе покоя в трудах молитвенных и физических.

Первые печерские монахи с пылом первохристианской эпохи взялись за наработку собственного аскетического опыта, добровольного страдания во имя Христа. У них не было других учителей, кроме переведенных древних патериков – житий египетских, палестинских, синайских отшельников. Они шли путем проб и ошибок на этом труднейшем пути, где подстерегают страшные духовные опасности – искушения и падения. Так, два раза они обжигались на попытках полного затворничества в пещере: два монаха, Исаакий и Никита, не сумели в итоге раскусить обман бесов и едва не погибли. В третий раз печерские отцы просто не пустили в затвор инока, высказавшего такое пожелание.

А кроме того, аскетическое монашество, средоточием которого стал Печерский монастырь, утверждало в древнерусском обществе совершенно новый тип социального поведения – смиренное уничижение. Невиданное прежде на Руси (и в полной мере расцветшее лишь триста-четыреста лет спустя, в эпоху исторической Святой Руси) явление прокладывало себе дорогу не без мук, с усилием продираясь «через тернии». Феодосию Печерскому в юности пришлось выдержать долгое нравственное противоборство с собственной матерью, боярской вдовой, не желавшей видеть сына в худых портах, за холопьей работой да еще с цепью на теле, надетой для укрощения молодой плоти. Не помогли вдове ни побои, ни оковы, ни мольбы – Феодосию был вполне ясен его жизненный путь. У игумена Варлаама начальный искус – брань, принятая от мира, – был не менее болезненный, хотя и более краткий. Тоже боярский сын, он приехал к пещере Антония в полном убранстве княжьего дружинника – на коне, в самых нарядных одеждах. Раздевшись, кинул всё к ногам монаха, подвел коня и сказал: «Вот прелесть мира, делай с ней что хочешь, а меня прими к себе». Антоний, уверившись в твердости намерений отрока, облачил его в иноческое одеяние. А затем явился разгневанный отец юноши со своими людьми. Они силой вытащили новоиспеченного пещерника на свет божий, без всякого почтения разогнали остальных монахов. Отрока одели в прежний наряд и повезли домой. Несколько раз он срывал с себя ненавистную одежду, был одеваем вновь и, наконец, связан. Через несколько дней боярину стало совершенно ясно, что сына не переубедить в его вдохновенном упрямстве. Родовой боярской чести пришлось понести большой ущерб…