Муж недавно сказал, что у меня настоящий талант рассказчицы, и мне непременно надо завести какой-нибудь блог, чтобы там все эти свои мысли прописывать. Не знаю, связано ли его предложение с увлекательнейшей трехчасовой лекцией о биографии Фрейда, которую я затеяла на прошлой неделе. А вот не надо было просить меня интерпретировать сон про башню и дракона! Сам напросился.

– О чем писать-то мне? – спрашиваю. – Я ж это, ну, допустим, домохозяйка.

– Да, расслабься. – говорит. – Не важно, о чем, важно как. Ты главное начни.

Легко ему говорить. Он-то всего лишь ведущий инженер на атомной станции с десятком подчиненных.

– Да напиши хотя бы о том, что сегодня видела.

А что я собственно сегодня видела? Вот с сыном на пляж ходили. А на пляж наш ведет хлипкий висячий мост из тех, которые ремонтируют с помощью масляной краски и палок. Пока мы раскачивались на ветру из стороны в сторону под задорный скрип расшатанных цепей, сын решил разбавить обстановку светской беседой. И тема подходящая нашлась. Спросил, как скоро, по моему мнению, этот мост обрушится. А затем весело поинтересовался у проходившего в обратную сторону дедка, не обрушится ли мост прямо сейчас. Хороший мальчик растет, любопытный.

На пляже я намеренно забралась подальше от людей, пока сыну в голову не пришел еще какой-нибудь очень интересный вопрос. Чтобы только небо, море и песок. Кроме того, хотелось насладиться шумом прибоя и морским воздухом, а не Ласковым Маем и ароматами чужого, между прочим, шашлыка.

И я уже почти задремала, слушая соленый шепот моря и не слушая рассказы сына про цивилизацию муравьев, которую он успел взрастить и о его планах по ее уничтожению, как вдруг…

– Извините. – сказал кто-то сверху с солнечным нимбом на голове.

– Господи, сейчас про второе пришествие втюхивать будет. – почему-то подумала я. Никак не привыкну, что люди здесь просто так вежливые, а не потому что что-то от тебя хотят.

– Извините. Я хочу поплавать. Можно я оставлю у вас свои вещи? – спросил мужчина в темно-синих плавках и волосатом декольте.

– Да, конечно. – с испугу брякнула я и приняла аккуратную стопочку из шортиков, футболки и поясной сумки цвета хаки. Шлепки резиновые с собой взял.

– Самое ценное не доверяет. – подумала я.

Пока смотрела на удаляющиеся в море плавки, задумалась, а почему выбор мужчины пал именно на нас с сыном? Неужели у нас такие располагающие лица? Наверное, для мужчины это был трудный выбор между нами, двумя чайками, что слева от нас эпично сражались за право первой вкусить водорослей, и флегматичным кустом ивы справа. И, кстати, интересно, кто из них, по мнению мужчины, больше похож на вора мужских пляжных шорт и футболок?

– А не бомба ли у него в сумочке? – невольно закралась мысль. Потом я еще раз поглядела на чаек, водоросли и куст, и задумалась уже над тем, в кого это сын у нас такой умненький растет.

К счастью, мужчина успел ушлепать до того, как сын поинтересовался, за сколько минут человек может полностью утонуть, как он будет потом выглядеть и куда поплывет такой красивый.

– Наверное, врачом будет, когда вырастет. – подумала я. – Патологоанатомом, например.

Позже к нам подходила еще парочка с той же просьбой, но тут уж я домой засобиралась. Потому что хватит с меня социальных контактов на сегодня. И вообще, что я вам тут пляжной гардеробщицей устроилась, что ли? У меня и номерков-то нет.

С пляжа шли молча. Сын обиделся на меня за то, что я очень плохой человек, раз не позволила ему уничтожить цивилизацию муравьев. Тем более, он придумал такой хороший способ. И кто я такая, чтобы идти против маломальского потопа, обрушившегося на муравьиные головы?

Написала это все и задумалась теперь, что как-то неприлично вышло. Столько всего вывалила, а мы ведь даже незнакомы. Дорогой дневничок, завтра исправлюсь обязательно.

Обещалась устроить знакомство, что ж, выполняю.

Зовут меня Ленок. Но это муж так зовет. Для остальных просто Лена Сергевна.

До 25 лет жила в Башкирии, потом резко переехала в Ленобласть. Променяла, так сказать, кумыс на…ну, на дождь, наверное. С тех пор пребываю в некультурном шоке, аж чак-чак в сумочке засох. Делаю вид, что тоже пугаюсь Солнца.

Замужем, с детьми. На самом деле ребенок один, но порой кажется, что восемнадцать.

Женщина я образованная. Психолог, между прочим, клинический. А это уже даже не профессия, а диагноз, считай.

Люблю гулять по пляжу и слушать, как море говорит «пшшш-пшшш». Еще, когда ветер в кронах шуршит, тоже нравится. В общем, могу словить приход безо всяких химических веществ.

Не люблю низкие потолки. У меня от них прическа портится.

Пишу сказочки, рисую акварелью, леплю из глины. Или не так, погодите, сейчас вспомню. Пишу акварелью, рисую сказочки…В общем, сами разберетесь. Люблю, когда кто-нибудь восхитится моей керамикой, например, схватит и утащит в свою пещеру, чтобы гладить, приговаривая «моя прелесть». Или подарит кому-то. Пусть он сидит, глиняных единорогов наглаживает.

Еще спать и есть люблю, но это и так понятно, это все любят.

Наверное, теперь непонятно, как это клинический психолог до лепки радужных единорогов докатился? Но это я в следующий раз расскажу.

– Как вы узнали? – спросил врач, разглядывая рентгеновский снимок челюсти. – Обычно киста не дает о себе знать. Тем более, вы сказали, что зуб не болел.

Она вздохнула, поморщила лоб и нехотя заговорила.

– Я проснулась утром и поняла, что что-то не так. Сначала я подумала, что что-то с моим носом. Я всегда в таких ситуациях в первую очередь думаю о нем. Со страхом я ощупала эту чертову картофелину на лице, но нос все еще был на своем месте. Тогда я подумала, что дело в глазах или губах. Или щеках. Почти все мои родственники хоть раз в жизни хватанули инсульт. Так что, я знаю, что делать. Надо улыбнуться. Я растянула губы и ощупала их. На ощупь это было скорее похоже на маску скорби, чем на улыбку. Но она была симметричной. Меня это успокоило. Глаза тоже не стекли, на сколько я могла судить. Тогда я принялась шарить во рту в поисках пропажи. И вот. Я нашла беду в зубе.

– То есть вы просто проснулись и…

– Да я просто проснулась, зная, что что-то во мне изменилось. Что я утратила целостность. – она помолчала, но не с глубокомысленным видом, а просто от усталости. – Я знаю и о других вещах. Здесь. – она показала ладонью на затылке справа ближе к шее. – Но я не знаю, что это. Необразованная.

– И вы всегда это чувствуете?

– Ага. – просто ответила она.

– И у других?

– У других даже проще. Страшновато бывает признаться себе в некоторых вещах, знаете ли.

– Вы как ясновидящая? – он плохо скрыл усмешку.

– Если вам нравится это слово. В конечном итоге, все мы дети величайшего из ясновидящих. Каждый может быть ясновидящим. Но не каждый решается себе это позволить. – она улыбнулась лукавой щербатый улыбкой.

А на стене знаете, что написано? Вот вы не знаете, потому что люди приличные и, что там на стенах пишут, не читаете. А я читаю. Крупно пишут матное и непотребства рисуют, это дело ясное. Средним шрифтом пишут чужие мысли. А мелким – стихи. Плохонькие, зато душевные. А я все читаю, особенно то, что мелким шрифтом написано. Интересно же!

Есть у меня одна любимая стена. Там, за помойкой, на побитой кирпичной кладке красиво наискосок выведено:

«Художники могут всю ночь.

А музыканты нет».

Естественно, музыканты не могут всю ночь. Соседи снизу сразу начинают барабанить по батареям, не попадают в такт, и в итоге всех сбивают с ритма. Фу, некультурные.

И как это со сменой профессии-то связано? – логично было бы спросить. Я же рассказать обещала. А вот сейчас расскажу. Я вообще долгое время думала, что я художник, пусть и от слова худо, зато дело по душе. Но тут надо все по порядку раскладывать.