– Да пейте на здоровье.

– На здоровье, говоришь… – озлобленно прошипел Тимофеич. Он выпил из горла. Его повело в сторону, он обвалился на стул, держась обеими руками за край стола.

– Давайте сначала принципиально договоримся. А остальное потом решим, когда вы будете в лучшем настроении. – Мужчина уже понял, что разговора с клиентом не получится.

– Да ты мне не рассказывай! Здоровье, настроение… Это для смерти может быть лучшее настроение?

– Почему для смерти. Я пришел договор с вами оформить на продажу…

– Души моей? Я душу не продам! – Тимофеич двинулся всем телом вперед, приподнимаясь, стукнул кулаком по столу. Удар получится не очень, смазанный.

– Вообще не об этом! Мужчина, вы думаете, я – кто?

 «Кто-кто, хрен в пальто», – подумал Тимофеич, а вслух сказал – Разве не Смерть? –  произнес, нажимая на последнее слово. – Я звал, ты пришла. Так? – в голове все плыло. Он силился сидеть ровно, чтобы не упасть.

 Мужчина посмотрел всерьез на пьяного в стельку Тимофеича, помедлил с ответом, чертики заиграли в его глазах. Он сел напротив, посмотрел ему в лицо.

– Так-то оно так. Но надо сначала с вами разобраться. У нас все по протоколу. – Мужчина хлопнул ладонью по столу со всего маху. – А ну встаньте!

 Осоловелый Тимофеич почти подпрыгнул от неожиданности. Он попытался встать, но начал заваливаться всем телом на стол. Мужчина толкнул его обратно на стул.

– Ладно. Сиди уже.

 Тимофеичу вдруг стало все равно. Зачем он все это затеял. У него тряслись руки, он сильно вспотел. Хотелось стряхнуть это видение. Он помотал головой, зажмурился, подумал, что это сон или наваждение. Кто такой этот мужик? Как он в дом попал? Посмотрел на мобильник – отключен, батарея разряжена уж который день. Он ущипнул себя больно за ляжку под столом. Мужик не исчез, но изображение то расплывалось, то становилось четким, особенно глаза. Они блестели каким-то неестественным блеском. Черт!

– Я это… того…я передумал. – Он говорил серьезно. – Я не хочу умирать. Я жить хочу.

– Так-так… Что ж вы себе думаете? Со смертью шутки шутить? – повышая голос почти закричал мужчина.  -То хочу умереть, то не хочу! Что это такое? Смерть уважать надо! Знаешь, что с теми бывает, кто со смертью шутит? Смерть шуток не прощает!

 Мужчина посмотрел на часы, махнул рукой, как будто куда-то опоздал. Встал со стула и начал ходить перед Тимофеичем туда-сюда. Тот выпучил глаза. Мужчина снял пальто. В строгом черном костюме он выглядел еще более официально.

– У нас уговор – раньше срока не трогать. У Жизни времени не так много. Но мы все время стоим за спиной. Помогаем Жизни иногда, чтобы вы, грешные, раньше времени не ушли с программы. Вот, вспоминай, был у тебя случай в жизни, когда ты чуть не погиб? – Мужчина говорил громко, почти в самое ухо Тимофеичу.

– Так это… было… как же. Я вот маленький, чуть не утонул в проруби. Меня младший брат вытащил, а я в два раза тяжелее его был. – Тимофеич немного протрезвел, сразу потянулся за бутылкой. Налил в рюмку водки, сдерживая дрожь в руке, от этого получился мелкий дребезжащий звон стекла. – Как он меня вытянул, непонятно.

– Что тут непонятно. Мы ему и помогали. Ну и Ангелы, конечно! Время твое еще не пришло. Жизнь впереди.

– А еще я в аварию попал. Машину так перекорежило, один металлолом остался. А на мне – ни царапины! Водитель другой машины погиб на месте.

– Ну что, понятно теперь? Специально рассчитывали, чтоб тебя не придавило. Авария – для того парня как раз. Срок его вышел. Понял?

Тимофеич медленно понимающе кивал головой. Задумался. Мужчина накинул пальто на плечи, а Тимофеичу казалось, что это черный плащ развивается у него за спиной.

– Но, с теми, кто смерть зовет, у нас строго, – мужчина прошелся по комнате. – Вы на особом учете. Не цените Жизнь, не дорожите ей!

–Гы-гыы, – по-дурацки хихикнул Тимофеич, переходя с баритона на фальцет, – меня без очереди теперь заберете?

– Чтобы по собственному желанию уйти и грех на душу не взять? Ишь ты! Это заслужить надо! Что ты в жизни такого сделал, чтобы время смерти себе выбирать? Кто достоин этого может себе лишние десятилетия попросить! И жить без проблем! А ты, что скажешь в свою пользу?

– Я все скажу. Я работал честно, для родины старался, детей поднял, дерево, знаешь ли, посадил и не одно. Жену любил. Аннушку. И она меня любила. Какая женщина была!

 Он с трудом вылез из-за стола. Шатаясь, добрел до шифоньера, достал портрет. Вот она, Аннушка моя. Гляди! Красавица!

 Положил портрет на стол перед мужчиной. Доплыл до серванта, принес еще рюмку. Налил в обе. Кое-как втиснулся на свой стул.

– Не откажите, давайте помянем рабу божию Аннушку. Царство ей небесное. – Слеза навернулась на глаза Тимофеичу. Он выпил, занюхал рукавом, зашмыгал носом. –  Я ведь перестал замечать ее красоту. Я вообще перестал ее замечать, гулял, скотина. Она все мне прощала. Все… Когда я увлекся одной… была там из другой бригады, все судачили, она, конечно, знала все. Молчала. Я хотел ей все сказать, уйти, но она переводила разговор на другую тему.

 Тимофеич вспомнил, как, наконец, осмелился жене в глаза посмотреть, как сделал тот последний вздох, перед правдой, а жена, как знала, начала разговор о другом. Она всегда так делала, ускользала. Вдруг уезжала к матери с ночевкой, или брала путевку и уезжала с детьми, а вернувшись, ни слова не говорила. Так и не решился он тогда все рассказать, не решился уйти. Не из-за детей. Из чувства вины? Из-за того, что другая, молодая, не прошла с ним те годы, которые никогда не повторятся. Из страха, что молодая бросит? Он не знал ответа.

– Аннушка моя. – Тимофеич гладил портрет. Слезы капали на стекло.  Мужчина слушал. Водку выпил. От второй жестом отказался. Тимофеич утер слезы кулаком. Налил и выпил.

 Мужчина посмотрел на часы.

– Ладно. Я не исповедь твою слушать пришел. Что с женой то случилось?

– Скоротечный рак, саркома. Сгорела за месяц.

Тимофеич посмотрел на мужчину. В его темных глазах вместо зрачков плясали языки пламени свечей. В полумраке это выглядело зловеще.

– А как звать тебя? – запоздал с вопросом Тимофеич.

– Петр.

 «Апостол Петр»– ахнул про себя Тимофеич, – «вот уважили». Глянул на мужчину, извиняясь всем своим помятым видом.

– Я думал Смерть в образе старухи с косой придет. А ты вон какой представительный.

– Лично я пришел бы в образе десантника с Калашниковым, да не велено тебя пугать. Пришел узнать, можешь ли ты, дед, за свои слова отвечать, или околесицу несешь спьяну.

– Кто пьяный?  Я все прокротро… конрто… это…короче…отвечаю… Не нужны мне десятилетия… К Аннушке…

– Для тебя, дед, условие теперь будет.

– Какое условие? – Тимофеич решил держаться до конца.

– Сегодня какое число? Двадцатое февраля. Дам тебе сроку четыре месяца. За это время должен все свои дела привести в порядок. Повидаться с родными. Вспомнить всю свою жизнь. Самому себе признайся, что хорошего сделал, что плохого. Не обязательно итоги подводить после смерти. Подведи сейчас.

 От количества спиртного или от того, что Смерть его не забирает прямо сейчас, Тимофеич расслабился. Хотел даже пошутить – «подождите, я запис-сываю». Но язык не слушался, а мужчина продолжал:

– Если найдешь, что исправить, будешь жить и исправлять. Не найдешь – заберем. Запомни – четыре месяца. А сейчас закрой глаза! Вспомни детство, мать, отца, братьев и сестер, жену, детей, внуков, собери всех мысленно за одним столом.      – Эт-то можно… – с легким вздохом улыбнулся Тимофеич и мгновенно заснул.

 Мужчина оглядел комнату, потушил свечи и вышел тихо, плотно прикрыв за собой дверь. На крыльце он остановился, натянул вязаную черную шапку, выкурил сигарету. Он все время щурился, у него были линзы, от них глазам холодно на морозе. Он бросил окурок на снег, посмотрел на часы, усмехнулся сам себе, вышел через калитку и исчез в темноте деревенской улицы.

 На утро Тимофеич проснулся, оглядел комнату. Потянулся за бутылкой – все пустые. В голове колокол звенел в ответ на каждый шорох, в животе резало. Нужно опохмелиться. Но спиртного в доме больше не было. Он удивился, увидев себя на стуле в выходном костюме. Кто-то свечи поставил. Он ничего не помнил. Поставил телефон на зарядку. Умылся, побрился, нашел в холодильнике остатки еды. Мутило. Выпил горячего чая. Немного полегчало. Позвонил дочери, сыну. «Все нормально со мной. Позже созвонимся». Головная боль так давила, что Тимофеичу поневоле пришлось вывести себя из дома в магазин. Вышел с трудом, дверь снегом привалило.