На пятый или восьмой день запоя, он уже не различал дней, когда муть и тошнота отпустила, он полез в шифоньер, там лежали альбомы с фотографиями. Вывалил все на пол. Сел по-турецки, начал рассматривать снимки. Жена любила клеить фотографии. Попал в руки альбом тридцатилетней давности.

 К тому времени дети выросли, а сами они стали грузными, серьезными, важными. Вспоминая жену, он представлял ее именно такой. Не бабушкой с пучком на затылке и сеткой морщин, а молодой женщиной в самом соку. Может потому, что тогда он еще любил смотреть на ее лицо. Когда перестали вместе спать, все стало как будто серым, однотонным. Возникло отчуждение. В лицо друг другу почти не смотрели. А смотрели – не видели. Будто под этой сеткой морщин и потемневшей кожей с поблекшими бровями, губами, ресницами, под этой маской все то же лицо, молодое, такое знакомое. «Я знаю это лицо. Молодое, красивое, я его вижу. А что вы видите? Маску! И ничего больше». Тимофеич зашвырнул альбом к батарее, распинал ногами другие. Сел за стол в глухом озлоблении. Поднялся к холодильнику, набрал закусь. И снова пил так, чтобы помутилось в голове, чтоб не думать, не вспоминать. Аннушка смотрела на него с портрета на стене.

 Он любил эту фотографию. Помнил, как друзья откровенно восхищались его женой, а она в тот момент была беременна дочерью. Ситцевое платье в цветочек, сиреневое с белым, черно-белое на фото. Темные глаза, они синие, белозубая улыбка. Желтая соломенная шляпка с полями, которую они покупали вместе на черноморском побережье, которая так ей к лицу.

 Бережно снял портрет со стены. Рассматривая, поднес ближе к глазам. Прошелся с портретом по квартире, как бы подбирая для него новое место. Остановился посередине кухни, повернул портрет стеклом в пол, потянулся вверх, аж на цыпочки, чтобы грохнуть его со всего маху. Да и замер так, с поднятыми руками. Минуту шатался, две…засунул портрет в шифоньер. Вернулся за стол, выпил две рюмки подряд. Упал лицом на руки.

 «Забери меня к себе! Зачем мне теперь тут обретаться? Сад, огород без тебя никому не нужен. Цветы? Кто будет ими восхищаться? А кто будет мне готовить? Я бы тебе сам готовил. Конечно. Твой любимый…»

 Тут Тимофеич замер, посмотрел в то место, где был портрет. А что ты любила? Какое твое любимое блюдо? Он не помнил. Он так мало уделял ей внимания. Ее красоте – да, уделял. Но что она любила, чего хотела, не знал. Он любил ее? Конечно. А она любила его? Однозначно. Ну, ладно-ладно.  Никогда не бывает одинаково. Но у них было как-то неравномерно. В молодости она его больше любила, а в зрелом возрасте он ее ревновал к каждому столбу.

 Тимофеич включил компьютер. Открыл почту, это он умел. Море писем. Читать не стал. Нашел очки. Набрал в поиске «сто способов самоубийства». Прочитал несколько. Представил, как будет выглядеть. Замутило. Выключил компьютер, вернулся за стол, выпил. Одну, вторую, третью. Взял стакан – «чего мельтешить тут с этой рюмкой». Но нет. Жена ему иногда наливала по вечерам в эту маленькую рюмочку. Ритуал.

 «Самому на себя руки накладывать это грех. Может просто позвать Смерть? Есть параллельный мир, где все иначе. Слышал, пьяные чувствительны к потусторонним явлениям, особенно, в запое. Белочка, про которую анекдоты слагают, это же не впрямую белочка, это – знаки «оттуда», так рассуждал Тимофеич.

 Боковым зрением он иногда наблюдал, кто-то мелькает на стенах. Отмахивался. Однажды решил выследить, кто там скачет. Прислонился к батарее у окна, ждал. Тянул водку из горла. Вдруг показалась ему тень за окном. Обернулся, увидел две луны. Высказался по этому поводу всеми непечатными словами, какие знал, допил бутылку и рухнул в сон, застыв в несуразной позе.

 В бесчувственном состоянии он просыпался, в таком же засыпал. Невыносимая тоска на физическом уровне. Как будто душа материальна и оторвали часть от нее. А из этой рванины тянет холодом, засасывает, как черная дыра. «Вот и пусть! Уйду сейчас. Дети выросли, внуки подрастают, хорошие. У них своя жизнь, я им не нужен. Что скажешь, Аннушка? Пусть затянет меня туда, к тебе. Сам то я не смогу, грех. Почему не умерли мы с тобой в один день, как в сказке бывает? Помоги, Аннушка, позови смерть ко мне. И я позову. Пусть придет».

 «Лучше умереть сейчас, вслед за женой. Чего ждать?» Представил глубокую старость – зависть к чувствам, ненависть к молодым, плен дряхлого тела. Да, да, он себя знает. Ему не хватит мудрости радоваться жизни, когда ждешь смерти. «Беспомощность! Нет, не хочу! Лучше смерть».

 Он все решил, начал готовиться основательно ко встрече со Смертью. Прочитал в интернете про ритуалы. Понял, что ничего не понял, только голову забил. Но все же решил главное для себя – провести свой собственный ритуал. Позвать Смерть по-своему.

Тимофеич почувствовал такую слабость во всем теле, будто ветер в костях, а вместе с тем необычайную легкость. Помылся. Побрился. Нашел свой выходной костюм, который одевал крайне редко с тех пор, как вышел окончательно на пенсию. Напялил его с галстуком. Костюм висел мешком. В шифоньере попались почетные грамоты. Медаль – ветеран труда. Он пришпилил ее к лацкану пиджака. Грамоты взял, покрутил в руках, закинул обратно.

 За окном было сумрачно и ненастно. Он действовал четко, будто знал ритуал давным-давно. Навел порядок в комнате. Отворил входную дверь – повернул ключ в замке. «Вдруг придет, а тут заперто». Сел за стол, зажег свечи, поставил полукругом все зеркала, которые нашел в доме. Настроил приглушенный свет. Закрыл глаза и стал звать Смерть. Один раз даже громко позвал. «Аннушка, подсоби там, с той стороны». Потом сидел неподвижно, только иногда наливал себе водки, мысленно говорил со Смертью. Прислушивался. Ловил звуки и ощущения. Так он провел в медитации или в пьяной дреме несколько часов. Очнувшись, снова наливал, пил, молил Смерть забрать его.

 В дверь постучали. Тимофеич вздрогнул. Неужели получилось? Он мысленно сказал – «Войдите. Пожалуйста». Дверь приоткрылась. Сначала в сени ввалились клубы пара. На улице мороз, зима лютая, как в прежние времена. Из пара появился мужчина средних лет в строгом черном пальто без шапки, в черном костюме под ним. Приятная внешность, чисто выбрит, темные глубокие глаза, но странно блестят, неестественно. Мужчина зашел в комнату. В руках у него была черная папка. Он встал напротив Тимофеича, молча смотрел на хозяина, вглядываясь в его лицо.

– Пришла значит?

 Мужчина неопределенно пожал плечами.

– Вам налить? – вдруг спохватился Тимофеич, он не поставил вторую рюмку.

 Гость отрицательно покачал головой.

– Я готов. Что нужно делать? – он почувствовал, что сердце колотится, но страха нет. Ожидал увидеть что-нибудь магическое, туман, звуки, а тут она просто пришла.

– Может быть у вас есть вопросы? – спросила Смерть.

– А что, можно спрашивать?

– Конечно. Даже нужно. Вот у вашей соседки много вопросов было.

– У этой? – он показал большим пальцем себе за спину. – У этой, конечно. Она мне уже десять лет глазки строит. Соблазняет. У нее столько вопросов, заговорить может до смерти. Извините, конечно…

– Ну, мы с ней по срокам договорились.

– О, как. А что можно и срок выбрать? – Тимофеич недоверчиво покачал головой. – А можно спросить, как все будет происходить? Вы меня сразу определите, куда мне… К Аннушке бы…

 Мужчина сделал шаг вперед. Тимофеич настолько же отклонился назад. Подскочил, отгородился стулом. Насторожился, ожидая резких движений со стороны гостя. Мужчина посмотрел внимательно в глаза Тимофеичу.

– Меня предупреждали насчет вас.

– Кто? Аннушка?

– Нет. Соседка ваша. Я вам сочувствую по поводу утраты вашей супруги.

– Сама забрала, сама теперь сочувствует. Это не по-человечески. Ах, да. Как тут может быть по-человечески. – ухмыльнулся Тимофеич. – Вы же оттуда.

– Вы за кого меня принимаете? Я всего лишь представитель.

 Услышав эти слова, Тимофеич обмяк.

– Аааа, – значительно протянул он. – Значит, сама не пришла. Правильно. Кто я такой? Простой человек, обыватель… Можно я выпью?