Офицер, все так же молча, направился к нужному подъезду. Я беру за руку Ника, чтобы пойти вслед за ним, но Ник не трогается с места.

– Ник?

Он не поднимает глаз на меня, но по его щекам предательски уже поползли дорожки слез, смывая слой копоти и пыли. Я вижу, как он пытается подавить всхлипывания, вижу, но ничего не предпринимаю. И я чувствую, как на меня валится усталость и раздражение, я будто камень – никак не реагирую, лишь созерцаю чужие страдания. Мне всё равно, а родной мне человек уже рыдает. Я хочу лечь прямо на землю, на то же место где сейчас стою, или просто упасть и не вставать, стать этим камнем по-настоящему. Я не просила, чтобы на мои плечи взвалили эту ношу. Теперь я должна позаботиться не только о своём будущем, но и о будущем брата. Как бы я не была мала, чтобы получить опеку, Ник всё равно будет только моей ответственностью и все это знают, в особенности те, кто эти законы написал. Мне тоже хочется плакать от бессилия и той несправедливости, что свалилась на нас.

– Какого чёрта вы встали как вкопанные?! – Голос сопровождающего офицера выдергивает меня из моей путаницы в голове.

Его окрик заставляет меня встряхнуться и обратить внимание на Ника. Пытаясь подобрать успокоительные слова для брата я, не оборачиваясь, отвечаю нашему сопровождающему, что мы уже идём. Я должна была помнить, что военные офицеры очень ранимые натуры, но, видимо, у меня это вылетело из головы. Я чувствую резкий рывок за плечо, он разворачивает меня на девяносто градусов и вот, меня уже прожигают одни лишь зрачки сопроводителя. Это без лишних слов дает мне понять – моя пренебрежительная интонация его оскорбила.

– Ты, должна была научиться манерам, и тому, как разговаривать с теми, кто выше тебя по социальному статусу. Но раз тебя не научили, может мне преподать тебе пару уроков?

Из машины раздается мерзкий, одобряющий происходящее, гогот водителя. Офицер уничтожающе смотрит на меня.

– А она ничего.

Раздается голос водителя и вновь сменяется на гогот, от которого у меня скручивает все внутренности. Потому что я прекрасно знаю, что значит этот смех. Ник больше не сдерживает слез.

– Эден, заткнись уже! – рявкает наш сопровождающий на водителя, от чего тот мгновенно замолкает.

– Я сюда не для этого приехал, – он устало трёт глаза, – это не входит в мои обязанности.

– Извинись уже девчонка, сколько нам еще торчать в этой заднице мира из-за того, что тебя разговаривать со старшими не научили? – Голос водителя неприятно режет слух своим акцентом.

– Простите, сэр – я прикусываю губу, – мы уже идём.

Сопроводитель ещё раз окидывает меня взглядом и молча, идёт в сторону высотки. Не глядя на Ника, я беру его руку и сжимаю со всей силой что есть, но моя рука не чувствует сопротивления – Ник послушно идет за мной, всё ещё всхлипывая. Я, кусая губы, плетусь за ним до подъезда на ватных ногах. Тот тон, и те действия, которые позволяют себе офицеры по отношению к гражданским, в очередной раз убедил меня в том, что от военных не стоит ждать ничего доброго.

Мы заходим в подъезд и поворачиваем в левое крыло здания. Коридор, очень узкий и длинный, проходит мимо дверей квартир и упирается в лифт. Из некоторых квартир доносится ругань и специфический запах консерв выдаваемых на заводе, из которых местными готовится множество блюд. Мне приходится смотреть под ноги – нужно перешагивать через мусор, которой устилает пол неровным слоем. Мусороперерабатывающая компания, с завидной регулярностью, вывозила лишь деньги из бюджета. Ник, не разжимая моей руки, плетётся позади меня. Боясь споткнуться, он отвлекается от слёз и тихонько лишь шмыгает носом. Впереди идущий офицер негромко ругается, спотыкаясь об очередную бутылку. А ведь через этот коридор люди проходят каждый день. Наконец доходим до лифта. Двери лифта сразу открываются: внутри кабина размером как небольшая комната и, не смотря на это, сопровождающий офицер встает рядом со мной. Двери медленно закрываются, и сопроводитель поворачивается ко мне. Ник всё так же держится за моей спиной. Сильно сжимаю его пальцы своими и крепко держу его руку, будто от этого зависит моя жизнь.

Сопровождающий офицер молчит, и, не стесняясь, разглядывает меня. Я же пытаюсь сделать непринужденный вид, но руки так и тянутся схватить колени, чтобы унять дрожь. Лифт останавливается на одиннадцатом этаже и сопроводитель, неохотно отвернувшись от меня, выходит в коридор. Здесь картина куда лучше – коридор чище и нет неприятного запаха, как на первом этаже. Я все так же держу руку Ника, а он обречённо плетется за мной, хлюпая носом. Офицер резко останавливается у квартиры с номером 1106А, и стучит в дверь, глядя на меня. Что значит его взгляд? И я не могу ответить ему что-либо или огрызнуться – так недолго нарваться на статью и последующие за ней исправительные общественные работы. В такие моменты от подобных размышлений с головой накрывает безысходность своего существования в этой стране – здесь, будто всё создано для военных и ничего – для простых людей.

За дверью слышатся шаги и детский визг. Офицер не отрывает взгляда от меня, а я с нетерпением смотрю на дверь, желая провалиться сквозь пол. Наконец дверь открывается и в дверном проеме показывается Люси или чем-то похожая на неё женщина. В моем последнем воспоминании она другая: более стройная, с горящими огоньками в глазах и не сходящей с губ улыбкой. С опаской она долго рассматривает офицера, затем её взгляд падает на меня, и я слышу голос как в своих детских воспоминаниях:

– Оливия!

Тётя выскакивает из-за приоткрытой двери, и стискивает меня в своих объятьях, окружая, запахом хлеба и свежих газет. Отстраняясь от меня, внимательно вглядывается в мое лицо.

– Ты очень сильно изменилась, малышка. Не думала, что мы увидимся при таких обстоятельствах… Что же я, в самом деле, – оживляясь, говорит она после небольшой паузы, – проходите внутрь.

Мы заходим с Ником первые. Глазам открывается вид на довольно скромную квартиру: старые, но целые обои, которые были поклеены при заселении дома жильцами, мебель, с тех же, времен. Но все чистое и от квартиры, не смотря на скромность ее обстановки, веет уютом и теплом.

– Миссис Уолесс, я Деймонд Купер, – вдруг мягким голосом говорит наш сопровождающий, – нужно подписать документы, об опеке.

Он обворожительно улыбается Люси:

– И как можно скорее со всем покончить.

Вода в замёрзшей реке теплее, чем его взгляд, думаю я про себя, и вновь ловлю его взор на себе.

– Ник! – громкий вскрик Люси заставляет меня вздрогнуть и резко обернуться. Ник все еще всхлипывает, но из его носа льется кровь, заливая его светлую школьную рубашку.

– Идём в ванную, кровь нужно остановить, – Люси заботливо приподнимает голову Ника, вытирая кровь с его лица вдруг появившимся из ниоткуда полотенцем, – и застираем рубашку.

Подбадривающее улыбаясь, она уводит Ника в ванную. Всё же они с мамой, словно небо и земля – абсолютные противоположности. Я остаюсь наедине со своим сопроводителем. Он, молча, разглядывает меня. Неловкую тишину, тянущуюся вот уже вечность, разбавляет шум воды в ванной и приглушенный голос Люси из-за закрытой двери.

– Знаешь – он нарушает тишину, повисшую в комнате, – тебе бы следовало уметь постоять за себя.

В его голосе и взгляде произошли разительные перемены: теперь он говорит мягким голосом и в глазах уже нет того холода, от которого тряслись мои коленки в лифте.

– Ты должна это уметь, иначе тебе придется совсем плохо, тем более в таком районе. Школа на окраине сильно отличается от привычной для тебя школы в центре.

Он смотрит на меня ласково, словно знает меня, целую вечность. Если не вспоминать сцену у машины, то он мог бы произвести впечатление доброго человека. Я не нахожу что ответить и опускаю глаза в пол. Люси выводит Ника из ванной, что-то оживленно ему рассказывая.

– Мистер Купер, пройдемте в соседнюю комнату, не будем задерживаться.

Сопровождающий переводит, наконец-то, взгляд на Люси.