От рассмотрения общих характеристик Западной Азии теперь мы должны перейти к некоторому очерку ее расположения. Огромное плато Центральной Азии с запада граничит с отдельным маленьким плато – Ирана, а с ним на западе соседствует третье, еще более маленькое плато, Анатолийское (Малая Азия). Два последних относятся к политической системе Западной Азии. Все эти плато имеют некоторые общие черты. В центре каждого находятся пустыни или в лучшем случае степь, и каждое окружено горными цепями. Между Центральноазиатским и Иранским плато находится горный массив, ядром которого является Памир и ответвления которого – от Гиндукуша до Сулеймановых гор – развернулись, как веер, по Восточному Ирану, стране, которая примерно соответствует современному эмирату Афганистан. Иранское плато опять-таки отделено от Малой Азии горным массивом Армении. Есть в Западной Азии и четвертое плато – Аравийский полуостров; но он, хотя и находился не вне пределов империи Александра (как он ее в идеале себе представлял), лежал вне фактических владений Александра и его наследников и, следовательно, вне сферы наших интересов в этой книге. Все стороны Анатолийского плато спускаются вниз к морю, за исключением стороны, обращенной к Армении. Напротив, Иранское плато ограничено водой только с южной стороны и вдоль части северной, где его край выходит на Каспий. Северо-западный угол Иранского плато смешивается с «альпийской» частью Армении, которая связывает его с Анатолией; по большей части восточной стороны его обрамляет также «альпийская» зона Восточного Ирана (Афганистана), связывающая Иран с Центральной Азией. Во всех других местах плато спускается вниз, к плоской пустыне: на северо-восточном краю – к пустыням Каспийского и Азовского бассейнов (Туркестан), по юго-западному краю – к пустыне, которая в разных своих частях называется по-разному – сирийской, месопотамской и северно-аравийской, но мы, поскольку она лежит в сфере влияния арабов-бедуинов, будем называть просто Аравийской пустыней; и, наконец, на юго-восточном своем крае оно выходит на песчаные дюны Белуджистана. Между пустынями, которые занимают такую значительную часть внутреннего пространства плато, и пустынями морей, которые простираются вне их, проходят пояса горных областей, которые составляют края плато. Анатолийское плато сравнительно невелико, и никакая его часть не находится вне досягаемости дождевых туч (центральная его область неплодородна не из-за нехватки воды), но далее к востоку его пограничные горы и два промежуточных горных массива (Армения и Памир) вместе с длинной грядой гор, которые выступают из Армении между Аравийской пустыней и восточным краем Средиземноморья (составляющим Сирию), – вот эти различные горы и холмы перехватывают всю влагу, что способствует тому, что с обеих сторон у гор образуется несколько плодородных участков. Часть этой влаги протекает внутрь плато, питая какую-то растительность на внутренних склонах и в расщелинах пограничных горных цепей, но, поскольку поверхность гор, обращенная к морю, естественно, получает большую часть влаги, великие реки Ближнего Востока текут не вовнутрь, но наружу, к морю.

Из рек к западу от Ирана самые мощные те две, что берут свое начало в горах Армении и текут через Аравийскую пустыню к Персидскому заливу. Если бы не Тигр и Евфрат, все пространство между Сирией и Ираном было бы одной огромной пустыней. Однако эти реки для Аравийской пустыни стали тем, чем стал Нил для Ливийской; они несут с собой зеленый пояс плодородия и способны поддерживать жизнь в наследовавших друг другу городах. Тигр течет более прямо на юго-восток, параллельно (и не очень далеко от) горным цепям, которые ограничивают Иран; по дороге его пополняют воды, которые эти горы сливают со своих склонов. Оба истока Евфрата текут на запад; потом, как одна река, он поворачивает, входит в Аравийскую пустыню и пересекает ее по диагонали. В одном месте – примерно в 350 милях от устья – он почти смешивается со своим собратом-рекой с Востока. От Багдада на Тигре до Евфрата всего лишь 25 миль. Но потом они снова расходятся и впадают в море (в древности) отдельными устьями; теперь же обе реки действительно соединяются у Курны. Узкая полоска земли между реками в области Багдада отмечает перемену в характере всей страны. К северу от нее страна между двумя реками является пустыней – частью великой Аравийской пустыни, которая раскинулась от Сирии до пределов Ирана, – лишь непосредственное побережье рек оказывается обитаемым. К югу от нее в древности реки были связаны целой сетью каналов, оживлявших землю – темные речные наносы – и дававших ей необыкновенное плодородие. Это была Вавилония, плоская, изобильная страна, как Египетская дельта, страна пшеничных полей и садов, ив и пальм. Это была самая богатая страна на Ближнем Востоке, место рождения его древнейшей цивилизации, естественное средоточие жизни.

Итак, азиатская часть империи Александра, с которой практически совпадала империя Селевка в тот момент, когда она достигала наибольших размеров, распадалась на несколько четко очерченных областей:

1) «Страна за Тавром», то есть Анатолийский полуостров (Малая Азия) без Киликии[11].

2) Сирия и близко связанные с ней Киликия на западе и Месопотамия на востоке, то есть страна арамеев.

3) Низины вокруг Евфрата и Тигра, место расположения древней ассиро-вавилонской цивилизации, наряду с Сузианой (Элам).

4) Иран.

5) Индийские провинции, охватывавшие значительную часть Пенджаба.

Рассказав о ряде событий, которые привели к практическому завоеванию всего наследия Александра Селевком, я намереваюсь в первую очередь проследить историю его наследников до кончины Селевка III – лишь в той мере, в которой она касается первой из упомянутых выше областей – Малой Азии; затем взять каждую из остальных областей по очереди и посмотреть, что можно узнать о жизни каждой из них при этих эллинистических царях.

Трудно было бы назвать какой-либо другой период в истории продолжительностью в десять лет, помимо царствования Александра, когда столь огромная перемена произошла на таком большом пространстве Земли – изменение, которое до такой степени переменило бы положение вещей. Внезапно пышность величайшей из когда-либо известных империй была сметена прочь. И сила, занявшая ее место, руководилась идеями совершенно новыми для большой части человечества, идеями, которые до сих пор имели хождение лишь в крошечных эллинских республиках. Весною 323 г. до н. э. весь порядок вещей от Адриатики до самых гор Центральной Азии и пыльных равнин Пенджаба основывался на воле одного человека, одного мозга, вскормленного эллинской мыслью. Затем рука Божия, словно проводя какой-то фантастический эксперимент, устранила этого человека. Кто в тот момент мог бы предсказать, каков будет исход? (Май или июнь 323 г. до н. э.)

Хозяина больше не было, но инструмент, с помощью которого он работал, новая сила, которую он выковал, – македонская армия все еще оставалась непревзойденной. Пока было всего лишь нужно завладеть ею, чтобы править миром. Македонские вожди собрали общий совет рядом с телом умершего царя. Для них всех те перспективы, которые открывал этот внезапный поворот дела, должно быть, казались в то время смутными и странными; их посещали лишь авантюристические надежды и туманные амбиции. Вопросом, требовавшим немедленного внимания, было то, кого поставить во главе империи. Это должна была быть особа из царского дома – в этом все были согласны. Однако царский дом не предлагал блестящего выбора: Филипп Арридей, полоумный сын великого Филиппа от жены-фессалийки; все еще не родившийся сын Александра и иранской принцессы Роксаны (если это оказался бы сын) и Геракл, сын Александра и персиянки Барсины, мальчик, которому было около трех лет. Кандидатуру последнего серьезно пока не предлагали, поскольку, очевидно, считали его незаконным[12]. Никто из того огромного населения, над которым предстояло править новому царю, не имел никакого голоса в выборе правителя. Македонцы разбили свой лагерь на вавилонских равнинах; это были люди, которые за одиннадцать лет до того ничего не знали вне узких границ своей собственной земли, а теперь они выбирали царя для половины мира столь же безраздельно, как если бы это был только царь македонцев, как в прежние времена. Немедленно возникли раздоры. Кавалерия, как говорят наши источники, решилась ждать сына, которого, как надеялись, должна была родить Роксана; пехота была настроена поставить Филиппа Арридея. Это различение кавалерии и пехоты было не только лишь военным, но и социальным. Точно так же, как средневековый рыцарь находился на более высокой ступени общества, нежели пехотинец, так и мелкие аристократы Македонии следовали за царем в качестве воинов, его «товарищей» (гетайры); обычные пехотинцы набирались из крестьянства. Есть указания на то, что прежде всего узко мыслящие и откровенные македонские копейщики, менее, нежели стоявший над ними класс, открытые либеральным влияниям и большим идеям, почувствовали некоторое отчуждение после бесконечных маршей Александра и тех восточных атрибутов, которыми он себя окружил. Образцом царя для них был все еще царь Филипп; они не хотели бы видеть, чтобы сына их старого хозяина обошли в пользу полуварвара, все еще лишь вероятного наследника Александра. Более того, они ничего бы не выиграли (в отличие от многих аристократов) от раскола империи, и они подозревали, что предложение подождать до родов Роксаны скрывало план вообще лишить империю своего главы. Только тогда, когда дело дошло почти до кровопролития, диспут разрешился посредством компромисса. Филипп Арридей и сын Роксаны должны были править совместно. Пердикка, член старого правящего дома македонской области Орестида, главный из всех вождей, собравшихся в Вавилоне, должен был стать регентом.