Опять-таки, разделение греческого племени на множество маленьких государств, хотя и породило несравненных воинов, помешало формированию великой военной державы. Тщетно идеалисты говорили с высоких трибун о совместной атаке всех греков на великую варварскую империю, которая соседствовала с ними с Востока. Персидский царь мог не опасаться всерьез греческих государств; каждое из них было вполне готово получить от него золото, чтобы использовать его против своих соперников, а их страшных воинов он сам массово нанимал в свои собственные армии.
Именно единением огромных сил под властью одного была сильна восточная монархия. Мог ли эллинизм устранить недостатки, вызванные разъединением, заключив некий союз с монархическим принципом? Изменили ли бы греки сами себе, если бы поступили так? Какую цену пришлось бы заплатить за мирскую власть? С этими проблемами в весьма конкретной форме столкнулись греческие политики, когда в IV в. до н. э. на сцене появилась новая сила – Македония.
Македония была монархическим государством, но не того же разряда, что Персидская империя или империи, предшествовавшие Персидской. Она принадлежала скорее к тем государствам, которые лишь наполовину вышли из племенной стадии. «Героическая» монархия подобного толка существовала и в самой Греции, как мы видим по гомеровским поэмам. Возможно, еще больше оно напоминало старое персидское царство – такое, каким оно было, когда Кир «вышел как победоносный и чтобы победить»[7]. Основная часть населения состояла из энергичных крестьян, которые все еще сохраняли грубые добродетели, порожденные племенной свободой, и выказывали по отношению к самому царю открытую и независимую манеру держаться. Царь был лишь главой одного из великих семейств, того, которое прежние вожди сделали более мощным и почитаемым, нежели остальные. Другие знатные дома, главы которых некогда сами были царьками, – каждый в своей горной области – теперь образовали наследственную знать, окружавшую и до некоторой степени контролировавшую трон. Однако эта сравнительная независимость не препятствовала выгоде (с военной точки зрения), которая проистекала из концентрации власти в одних руках. Если царь решал идти на войну, он мог созвать все ополчение своего царства, и его народ был обязан повиноваться призыву. Аристократы являлись на войну верхом, и их именовали «спутниками» (ἑταῖροι) царя; пеших крестьян – его «пешими спутниками» (πεζέταιροι)[8]. Могучие македонские копейщики считали своего царя не только наследственным вождем, но и хорошим товарищем; и именно осознание этого, как нам кажется, заставляло их с большей гордостью и радостью верно следовать за ним в его постоянных походах по иллирийским и фракийским холмам.
Царь Македонии Филипп II, сделав свое царство самой могущественной державой Балканского полуострова, предстал перед эллинами как их главнокомандующий в борьбе против варваров. Было много факторов, благодаря которым эллины могли принять его в этом качестве, не теряя лицо. Во-первых, хотя македонцы не считались формально эллинами, возможно, они были их близкими родичами – более отсталая ветвь того же родового древа. Во-вторых, сам эллинизм уже глубоко проник в Македонию. Хотя для возникновения эллинизма требовался определенный набор политических условий, значительная часть эллинизма – комплекс идей, литературных и художественных вкусов, – появившись однажды, могла быть передана людям, которые сами не жили в тех же условиях, что и греки. Итак, мы видим, что к IV в. до н. э. эллинизм уже оказывал влияние за пределами собственных границ. Финикийцы на Кипре, например, а также ликийцы и карийцы были отчасти эллинизированы. Но ни в одной стране эллинская культура не господствовала больше, чем в соседней Македонии. Правящий дом претендовал на чисто греческое происхождение и возводил свой род к древним царям Аргоса. Двор был местом, куда стекались греческие ученые, философы, художники и искатели приключений. Мы помним, что Еврипид закончил свои дни при царе Архелае. Филипп, который часть своей юности провел в качестве заложника в Фивах, был очень хорошо знаком с греческим языком и литературой. Человек, в котором мудрость греков достигла своих вершин, был нанят, дабы обучать его сына. Собственные идеи Александра происходили из героической поэзии Греции. Знать в целом подражала двору; можно предполагать, что они в общем и целом понимали греческий. За небольшими исключениями, и их имена были чисто греческими.
Должны ли эллины принять условия Филиппа – конфедерацию под господством македонцев против варварского мира? В большинстве греческих государств на этот вопрос – ключевой вопрос дня – отвечали «да» или «нет» с яростью и партийной риторикой. Ответ «нет» нашел свое бессмертное воплощение в устах Демосфена. Однако история решила в пользу «да». Филипп, предлагавший эти условия, обладал властью принуждения.
Итак, эллинизм вошел в совершенно новую главу своей истории. С одной стороны, независимое существование государств, обусловивших его рост, было обречено; с другой стороны – появилась гигантская военная мощь, вдохновленная эллинскими идеями. Распад македонской империи после смерти Александра действительно дал греческой независимости передышку дома и подверг опасности подъем греческой культуры на заново завоеванных территориях. Однако в течение длительного времени правящими силами на Балканском полуострове, в Малой Азии, Египте, Вавилонии, Иране, в стране, где течет Инд, – во всех тех странах, которые принадлежали к арийской и семитской цивилизациям, – оставались монархические дворы, греческие по своему языку и образу мыслей.
Затем, когда греческие династии начали сходить на нет, когда корона, как кажется, уже собиралась вернуться в руки варваров, Рим, истинный наследник Александра, сам переняв всю умственную и художественную культуру, которой он обладал, от греков, выступил на сцену, дабы поддержать господство греческой цивилизации на Востоке. Индия, безусловно, была потеряна для эллинизма, как и Иран, но на другой стороне Евфрата его власть триумфально возобновилась. Однако эллинизму пришлось заплатить за это свою цену. Закон древней истории был неумолим: большое государство должно быть государством монархическим. Рим, став мировой державой, превратился в монархию.
Итак, это вторая глава в истории эллинизма: его распространяли и поддерживали цари-деспоты, сначала македонские, а затем и римские. Результат был таков, какого можно было ожидать. Во-первых, эллинизм распространился далеко за пределы своих первоначальных границ: сосуд был разбит, и долгое время таившийся эликсир излился на окружающие народы. С другой стороны, внутреннее развитие эллинизма остановилось. Смерть не пришла сразу. Только когда страны Средиземноморья оказались объединены под единым правлением Рима, греческие государства потеряли всякую независимость в своих действиях. Научные исследования под покровительством царей значительно продвинулись вперед за несколько столетий после Александра, теперь, когда македонское и римское завоевания открыли новое поле деятельности для духа исследования, который развился среди эллинов до того, как их покорили. Но после Аристотеля философия уже не достигала новых высот: труд более поздних школ в основном популяризировал идеи, которые уже были достигнуты немногими. Литература и искусство после начала македонской империи стали приходить в упадок: и то и другое отныне воплощало только упорный труд и воспроизводило произведения более свободной эпохи, за исключением нескольких более поздних цветков (например, художественные школы Родоса и Пергама), в которых текли старые соки – пока не высохли. Учеба – старательная, механическая, лишенная прогресса – заняла место творчества. Что же касается нравственной стороны эллинизма, то мы видим, что гражданский патриотизм в значительной степени сохранялся еще долго как в старых греческих городах, так и в новых, которые возникли по всему Востоку. Там, где патриотизм уже не мог принимать форму управления и защиты города как суверенного государства, он все еще мог тратить деньги и труд на работы во благо основной массы граждан или для того, чтобы город стал прекрасен на вид. Руины греческих построек, рассеянные по всей Малой Азии, в основном принадлежат римским временам. Сами Афины выглядели при Адриане более блистательно, чем при Перикле. Но даже этот поздний патриотизм постепенно вымер.
