– Милая моя, неужели ты позабыла свою первую любовь?

– Разумеется, нет, но детали стерлись из памяти.

– Доживешь до моих лет, и воспоминания начнут возникать прямо из воздуха. Будешь окапывать бузину, и вдруг – бам! – из глубин твоего подсознания выскочат давным-давно позабытые видения прошлого и замаячат, словно пузыри, перед глазами. А вместе с воспоминаниями, поверь, к тебе вернутся преданные забвению чувства, и ты снова превратишься в девчонку, стоящую в ожидании святого причастия в церковном проходе за спиной Обри Даша и молящую о том, чтобы Обри обернулся и взглянул на нее. – Флоренс, не одобряя поведения своей молодой ипостаси, укоризненно покачала головой. – Ах, как несведуще сердце юной девушки. Как многому ему приходится учиться.

Опустив чашку с чаем, Мэри-Элис сунула руку в карман. Письмо жгло ее пальцы, требовало внимания. Но тут вдалеке на дороге взметнулось облачко пыли. Оно росло, поднявший ее грузовик приближался, и по глазам женщин нестерпимо ударил блеск металлической окантовки фар, вспыхнувших в свете солнца.

– А вот и Дэвид, – воскликнула Мэри-Элис, вынула руку из кармана и поднялась из-за стола.

Письмо подождет.

– Вернусь-ка я в сад, – произнесла Флоренс, выбираясь из кресла-качалки.

– А не пора ли тебе закругляться?

– Сейчас только шесть часов! Нет-нет, впереди еще самое интересное. Лучисто-золотой вечер. Мой любимый. – Флоренс вздохнула полной грудью и торжествующим взглядом окинула сад. – Послушай, как щебечут птицы, рассаживаясь среди ветвей! Совсем как в заливе Гулливера. Птицы там, разумеется, были совсем иные, но радости доставляли не меньше. Птичьи трели наполняют меня счастьем.

Поставив чашки и блюдца на поднос, Мэри-Элис отнесла их на кухню и снова вернулась на веранду. Дэвид, припарковав грузовик под эвкалиптом, шагал по траве к дому.

– Привет, дорогой. Как прошел день? – спросила Мэри-Элис с веранды, держа в руках холодную банку пива.

Ее муж был в отличной физической форме для мужчины за шестьдесят. Дэвид регулярно играл в сквош и теннис, бегал, если позволяло время, и занимался скалолазанием. Чем старше он становился, тем тщательнее следил за фигурой и тем больше внимания уделял спорту.

Перемахивая через две ступеньки, он взлетел на крыльцо, чмокнул жену в щеку и сбросил на пол сумку.

– То что надо, – выдохнул он, забирая из рук жены банку.

Плюхнувшись в кресло-качалку, он водрузил ноги в красных кроссовках на стол и с металлическим щелчком открыл пиво. Послышалось шипение. Дэвид сделал внушительный глоток и облизал губы.

– Превосходно, – воскликнул он и запустил руку в густые курчавые каштановые волосы, заметно тронутые сединой.

Мэри-Элис опустилась на стул, на котором сидела несколько минут назад, и обратилась в слух. Ее муж и его школьный друг Брюс Диксон были совладельцами местной строительной компании, и, приходя с работы, Дэвид рассказывал жене занимательные истории о заказчиках. Сложись все иначе, Мэри-Элис непременно показала бы мужу письмо: обычно она ничего от него не скрывала, – но сейчас что-то ее останавливало. Письмо было чересчур странным. Дэвид наверняка от души посмеется над ним и посоветует выкинуть его в мусорку. Какая-то часть Мэри-Элис мечтала так и сделать, но у Флоренс было право увидеть письмо. В конечном счете кто такая Мэри-Элис, чтобы решать за мать, читать ей письмо или нет?

Флоренс помахала Дэвиду из-за ограды и, довольно напевая, вернулась к работе. Немного замешкалась, наблюдая за вьющимися над лавандой пчелами. «Какие же они восхитительно пухленькие и трудолюбивые», – умилилась она. Одна из пчел взлетела, и Флоренс подивилась, как она удерживается в воздухе на столь маленьких, казалось бы, крылышках. Доносившиеся с веранды голоса Мэри-Элис и Дэвида тонули в птичьем гомоне устраивавшихся на ночлег пернатых. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая равнину неровным розовато-золотистым светом. Вскоре на небе вспыхнула первая звездочка, и вот уже незаметно подкравшаяся ночь укутала сад сумеречным одеялом. Наступила тишина, в которой были слышны лишь уханье сов и трели сверчков. Флоренс не спешила заходить в дом. Она обожала находиться на природе. С тех пор как переехала из города в штат Виктория, на восхитительную ферму Мэри-Элис и Дэвида, она наслаждалась каждым прожитым мгновением. В городе у нее была квартира с просторным внутренним двориком, заставленным горшками с растениями и цветами, но сердце ее тосковало по сельским пейзажам, жаждало покоя и безмятежности. Ей не хватало шелеста листьев на слабом ветру, нежности и мягкости окружающего ее пейзажа, вольного дыхания и – где-то глубоко в душе – чувства сопричастности к этому миру.

Баз встал на лапы и потянулся, всем видом намекая, что пора закругляться.

– Что ж, пойдем, старичок. – Флоренс зашагала к дому, поднялась по ступенькам и распахнула затянутую москитной сеткой дверь.

Вновь застрекотали сверчки, обрушив на мир сокрушительную какофонию звуков. Птицы унялись, и на равнину темно-синей вуалью опустилась вечерняя благодать.

Мэри-Элис колдовала над ужином. Дэвид поднялся наверх принять душ. Флоренс налила вина, зачерпнула в горсть льда и кинула его в бокал.

– Присоединишься? – спросила она у дочери.

– Спасибо, не откажусь.

Флоренс наполнила вином и второй бокал.

– Тебе помочь?

– Нет, отдыхай.

– Ну, тогда я понежусь в ванне.

– Отлично.

– И бокал с вином захвачу. Так по-декадентски. Будто полвека с плеч сбрасываю. После войны нам разрешалось заполнять ванну только по щиколотки, представляешь? Ванна, где вода плещется о края, до сих пор кажется роскошью.

Мэри-Элис отодвинулась от плиты, пошарила в кармане и выудила письмо.

– Вот, мам, держи, сегодня пришло. Хотела тебе отдать, но забыла.

Флоренс недоверчиво сощурилась: с каких пор Мэри-Элис страдает провалами в памяти?

– От кого? – подозрительно спросила она, косясь на дочь.

Лицо Мэри-Элис подсказало ей, что это необычное письмо.

– Думаю, тебе лучше узнать самой.

Флоренс нахмурилась и повертела в руке конверт, вчитываясь в незнакомый почерк.

– Ладно, возьму его с собой наверх, – усмехнулась она. – Бокал вина, восхитительное омовение и загадочное письмо. Денек удался.

– Не уверена, – судорожно выдохнула Мэри-Элис.

– Ты его прочла? – удивилась Флоренс, только сейчас заметив, что письмо распечатано.

– Пришлось.

– И?

– Своеобразное. Но ты все равно прочти.

– Заинтриговала. Может, мне следует его открыть здесь, вместе с тобой? Не боишься, что я дочитаюсь до сердечного приступа?

– Не-а, – хихикнула Мэри-Элис, – ознакомься с ним в ванне. Только лучше прихвати не бокал, а бутылку.

– Все настолько плохо?

– Нет, просто странно.

Флоренс поверила дочери на слово и с бутылкой вина в одной руке и письмом и бокалом – в другой медленно поднялась по лестнице. Погрузившись в душистую воду, она вытерла руки о фланелевое полотенце, нацепила очки для чтения и вытащила из конверта письмо.

«Уважаемая миссис Левесон, позвольте представиться…»

Неукротимый пыл, охватывавший преподобного Миллара всякий раз, когда он вещал с церковного амвона, преображал викария, словно по волшебству, и внимавшая ему паства видела перед собой исполина, великана с блестящим, как биллиардный шар, лысым черепом, розовыми, как у мальчика-хориста, щеками и кустистыми бровями, которые, стоило викарию удариться в рассуждения, оживали и, наподобие двух напившихся гусениц, изгибались самым причудливым образом. Шепелявость могла бы сделать из викария посмешище, если бы страстная, искренняя вера и мудрость не пропитывали каждое произносимое им слово. Преподобный Миллар вдохновлял и зажигал сердца паствы – все сердца, за исключением одного.

Флоренс Лайтфут сидела посреди церковной скамьи вместе с бабушкой и дедушкой, Джоан и Генри Пинфолдами, дядюшкой Реймондом, сестрой Уинифред и мамой Маргарет. Пока все, держа спины прямо, таращились на викария, Флоренс не отрывала глаз от скамьи по другую сторону прохода, где столь же чинно и чопорно восседало семейство Дашей. Флоренс притворялась, что увлеченно слушает преподобного Миллара, и временами, чтобы ни у кого не возникло в том и тени сомнения, благосклонно кивала или издавала одобрительный смешок, но, откровенно говоря, не улавливала из проповеди ни звука, так как все внимание сосредоточила на девятнадцатилетнем Обри.