– Твой знакомый? – спросил Слава.

– Допрашивал.

– По какому поводу?

– По поводу трупа.

– И что?

– Отвертелся.

– Он или ты?

– Похоже, мы оба отвертелись друг от друга.

– Цепкий парнишка.

– Видишь, как к бабе прицепился.

– Я не о том.

– Понимаю, Слава, все понимаю.

– Если будет слишком уж стараться, скажи мне.

– Заметано.

– Наконец–то родное словечко услышал, – усмехнулся Слава и пошел к стойке по ресторанным своим делам – выпивка, как я заметил, закончилась и на одном столе, и на другом. Менты и воры уже начали обмениваться – вино на водку, водку на коньяк, хлеб на салат.

Этого Слава допустить не мог, и еще до того, как вернулся за наш маленький столик, Моника Витти уже несла подносы с бутылками. Некоторое время Слава хмуро рассматривал оживающие столы своих друзей, потом резко повернулся ко мне.

– А ты напрасно позволяешь бабе своей шастать с кем угодно!

– Ты о чем, Слава?

– Черненькая, загорелая…

– Ну?

– Только что пошла с каким–то хмырем в Дом творчества. Смотри, я предупредил своевременно.

– Давно?

– Две минуты назад. Пока я с выпивкой разбирался, они прошмыгнули мимо меня. По набережной. И тут же свернули в узкий проход, знаешь?

– Я пошел, – сказал я.

– Дуй, Женя. Это лучше, чем на моих девочек пялиться.

Только что прошел дождь, и набережная была в плоских мелких лужах. Редкие прохожие шли уже в куртках и свитерах.

Свернув в парк Дома творчества, я не увидел ни Жанны, ни ее спутника. Далеко они уйти не могли, да и не принято в Коктебеле ходить быстро, куда–то спешить или опаздывать. Походка у всех здесь прогулочная, а если кто торопится, на него тут же обращают внимание – что случилось?

Я пересек парк, всю территорию Дома творчества, но Жанны так и не увидел. Не было ее и за воротами с противоположной стороны. Куда она могла деться? Только на базар. Я прошел мимо винных рядов, мимо коньячных, овощных, осетровых, котлетных…

Жанны нигде не было.

Если Слава видел ее две минуты назад… Хорошо, он мог ошибиться и видеть ее четыре, пять минут назад. Но и в том случае ей некуда деться. В эту дождливую погоду… Не в кустах же она прячется с этим хмырем!

И тут я догадался – переговорный пункт!

Я направился через шоссе в обратную сторону. Нет, не ревность меня обуяла, все было гораздо проще. Нащупав в ее сумочке холодный ствол пистолета, я понял, что девочка эта непростая. Затянувшийся отдых Жанны на этих берегах должен иметь какое–то объяснение.

В переговорном пункте я увидел ее сразу – она стояла в открытой кабине лицом к аппарату и уже с кем–то говорила. Да, время, чтобы получить талончик и набрать номер, у нее было.

Отойдя в заросли низких деревьев, я расположился под навесом газетного киоска и стал ждать. Жанна появилась минут через пять. Раскрыв зонтик, она быстро прошла к шоссе, пересекла его почти бегом и тут же нырнула в увитый диким виноградом проход к частным домикам.

Так, теперь я знал, где она живет.

Не торопясь, все тем же коктебельским прогулочным шагом я пересек шоссе, подошел к увитой виноградом калитке, заглянул внутрь – длинный зеленый проход, маленькие домики, низкие двери.

Я вошел в павильон, увитый диким виноградом, и, взяв кружку пива, пристроился у крайнего столика. Отсюда хорошо были видна и дорога, и выход из калитки, в которой скрылась Жанна. Павильон был хорош еще и тем, что сам я оставался за стеной зелени совершенно невидимым.

– Привет, старик! – Кто–то так неожиданно хлопнул меня сзади по плечу, что я вздрогнул. Это был Саша Юдахин, московский поэт. Если кто хотел увидеть Юдахина, мог спокойно идти сюда и, прождав пять минут, десять, наверняка столкнулся бы с ним.

– Привет.

– Ждешь кого?

– Вроде нет.

– Только что встретил твою красавицу.

– Какую?

– А у тебя их сколько? – захохотал Юдахин. Поставив на стул свою громадную сумку, из которой торчали теннисные ракетки, он направился к стойке и уже через минуту сидел за моим столиком с кружкой пива. – Торопилась. Разговаривать не пожелала, стихи мои слушать не пожелала, комплименты хотел ей выдать – не пожелала. Представляешь?

– С трудом, – я был сбит с толку.

– Вы что, поцапались?

– Да нет…

Как же она сумела выйти со двора так, что я не заметил? Значит, там есть второй выход? Но зачем ей пользоваться вторым выходом? От меня скрывалась? Зачем? И откуда ей было знать, что я иду по следу? Кто–то предупредил? Не тот ли хмырь, о котором говорил Слава? Он мог заметить меня на переговорном пункте, а когда Жанна закончила говорить, предупредил ее обо мне…

Могло такое быть?

Похоже, так все и было. Но как я мог ее упустить, если не отрывал взгляда от заросшей виноградом калитки?

Саша рассказывал, где лучше брать молоко, как выбирать помидоры, показал кусок мяса, который взял для поджарки – оказывается, у него здесь свой дом и он жил в Коктебеле с полгода – с ранней весны до поздней осени.

– А раньше ты встречал Жанну? – спросил я его.

– Нет, она недавно появилась. Приехала сюда загорелой. Если думаешь, что она здесь приобрела столь роскошный цвет кожи… Ошибаешься. На других побережьях побывала в этом сезоне. Мне кажется, мне кажется, – выпятив вперед нижнюю губу, Юдахин с такой пристальностью устремил в пространство голубой свой взгляд, будто видел там какие–то тайные знаки и изображения, – мне кажется, что даже не на одном побережье она побывала до Коктебеля.

У Саши был молодой животик, но теннис делал походку легкой, движения порывистыми, а занятия стихами оживляли взгляд и мысль.

– А сейчас… Ты давно ее встретил?

– Только что! Минуту назад!

– Мы с тобой уже трепемся пять минут.

– Значит, прибавь наши пять минут. Беги! Ты еще догонишь!

Я уже знал, что не догоню. Но решил воспользоваться юдахинским советом.

– Попробую, – сказал я и, опрокинув в себя последний глоток пива, вышел из павильона. Юдахин тут же за моей спиной кого–то окликнул, к кому–то подсел, оглянувшись, я увидел, что он кому–то радостно машет рукой – ему уже было не до меня.

Заросшая калитка, в которую совсем недавно проскользнула Жанна, выходила прямо на улицу, на единственную центральную улицу Коктебеля. Пройдя в нее, я увидел то, в чем можно было убедиться и со стороны, – уйма построек, мелких, нагроможденных одна на другую, бесконечное множество дверей, какие–то низенькие заборчики. На каждой двери – номерок. Видимо, здесь было нечто вроде коммуналки и жильцы сдавали свои конуры приезжим.

Продолжая идти по кривоватому зеленому коридорчику, я изредка встречал хозяев, смотревших на меня с явной надеждой – неужели в конце сезона у них появится постоялец? Проход между тем все круче поворачивал влево, и через некоторое время я опять шел в сторону дороги. Так и есть – впереди забрезжил выход, и когда я миновал последнюю дверь, то оказался прямо на центральной улице Ленина.

И все стало на свои места.

Жанна, конечно, знала об этом проходе и воспользовалась им, чтобы отсечь «хвост», то есть меня. Причем проделала все это просто безукоризненно. Я вспомнил, как, входя в заросшую калитку, она даже сложила зонтик, сунула его в сумку, давая понять, что она дома, она пришла и зонтик ей уже ни к чему. На то, чтобы быстрым шагом пройти весь этот лабиринт, требовалось не больше двух–трех минут, но вышла она уже за поворотом.

Оставался один вопрос – зачем ей понадобились эти игры?

А может быть, это не игры, а суровая необходимость, возможность уцелеть, выжить?

Опять же пистолет в сумочке…

Рыжему лейтенанту она сказала, что провела ночь со мной, хотя я ее об этом не просил. Она меня спасала или себя?

Все–таки есть различие, когда собирается мелкая шелупонь, мечтающая купить подержанный «жигуленок», и когда в одной комнате оказывается публика другая – миллионеры, пусть даже скрытые, тайные. Как далеко, как далеко был тот банкет с шампанским в Центральном Доме литераторов, когда все радовались необыкновенным закускам, непривычному питью. Возбуждала сама обстановка, пустота высокого зала, обилие свежего воздуха, не испорченного дымом плохих сигарет, вонью рыбных потрохов, криками дурными и необузданными. Теперь, посетив рестораны Кипра и Мадрида, Канар и Стамбула, все немного поуспокоились, как бы подустали. Да, наверно, именно это появилось в словах, повадках, даже в походке – этакая изысканная утомленность.