И только затем, обессиленно припав спиной к захлопнутой двери и немного отдышавшись, Касьянин почувствовал беспокойство, пришло ощущение, что он совершил какой–то промах. Чувство досады и сожаления усиливалось еще и оттого, что он не знал причины. И вдруг догадка пронзила его, он вспомнил, что, открывая дверь, увидел, все–таки увидел, но не осознал — был какой–то знак, какая–то отметина. И, входя в квартиру, он, не придав значения, нарушил его.
Убедившись, что на площадке никого нет, Касьянин открыл дверь и выглянул наружу. На полу, возле самой двери, он увидел маленький клочок газеты. Он поднял его, осмотрел. Видимо, это был сигнальный флажок, прикрепленный к двери.
Теперь сразу можно установить — дверь открывали. Где торчал этот уголок, как был закреплен, Касьянин не помнил. Был ли он выше ручки, ниже или вставлен как раз напротив…
— Ну и ладно, — проговорил он вслух. — Пусть так… Дверь открывали. Но это вовсе не значит, что и поныне в квартире кто–то есть.
Успокоить–то он себя успокоил, однако тревога осталась. Он понял, что за квартирой наблюдают. Возможно, тот человек, который приезжал на красной евладовской машине, и оставил этот флажок. Следовательно, он придет опять.
Убедившись, что флажка нет, ударит в колокола.
Вот тогда и можно будет ждать гостей. Прикинув все это, Касьянин решил на ночь не оставаться. Слишком опасно. Значит, нужно взять все необходимое и рвать отсюда, линять, бежать как можно быстрее. Посмотрев на часы, он дал себе час времени. Через час нужно покинуть квартиру.
Сначала Касьянин прошел на кухню, заглянул в холодильник — так и есть, початая бутылка водки стояла на месте. Марина впопыхах то ли забыла о ней, то ли не заметила среди бутылок с кетчупом и уксусом. Касьянин налил в стакан граммов сто пятьдесят, наскоро выпил и лишь тогда спохватился — надо было чем–то закусить. В холодильнике ничего не нашлось, и он, нащупав в пакете хлеб, отломил корочку, выдавил на нее струю острого кетчупа, сунул в рот. Закуска получилась неожиданно хорошей. Он отломил еще кусок хлеба, смазал его кетчупом и дожевывал уже в комнате, сидя в кресле. Солнце слепяще било прямо в глаза, и он, поднявшись, задернул штору.
Бумаги, записи, черновики уже были сложены в одной толстой папке. Потом он собрал документы мало ли что потребуют хохлы на границе. В шкафу взял наугад несколько рубашек и, не глядя, свернув их в рулон, сунул в сумку. Пройдя в ванную, бриться не стал, но помазок, бритву, мыльный крем, одеколон ссыпал в один пакет и тоже бросил в сумку, на рубашки. На сборы ушло, наверное, полчаса, за это время солнце сдвинулось в сторону и уже не било в глаза.
Касьянин подошел к окну, хотел было отдернуть штору, но что–то его остановило. Он вспомнил, как задергивал ее полчаса назад, теперь готов снова отбросить в сторону…
Это была ошибка.
Бумажка в двери — ладно, это можно бьшо объяснить тем, что он заходил в квартиру, потом снова ушел. Но штора… Штора оповестила всех желающих, что хозяин находится в квартире. — Ни фига себе, — пробормотал Касьянин. Он не стал отодвигать штору, но почувствовал, как взмокли ладони. Написать столько криминальных заметок, столько смеяться над незадачливыми грабителями, насильниками, угонщиками, которые всегда подзалетали на мелочах, на глупости, на собственной дури, а после этого самому так опростоволоситься!
Ему–то уж непростительно. На все дальнейшие сборы у Касьянина ушло не больше пяти минут. Он взял сумку, задернул молнию, подошел с ней к двери, прислушался. Уже собираясь выйти, решил еще раз проверить себя — прошел через всю квартиру на балкон, чуть приоткрыв дверь, протиснулся и выглянул на улицу, стараясь смотреть сквозь прутья ограждения. И увидел то, что ожидал, — внизу стояла красная открытая машина. В ней никого не бьшо, значит, ее пассажиры в этот момент неслись на лифте вверх.
Медленно, даже с какой–то обреченностью Касьянин вернулся в квартиру, прошел на площадку, прислушался. Грохот лифта оборвался как раз напротив его двери. И через несколько секунд прямо над головой прозвенел оглушающе резкий звонок. — Приехали… — пробормотал Касьянин. Звонок грохотал, не звенел, а именно грохотал, не переставая. Касьянин бесцельно прошелся по квартире, снова уперся в балконную дверь. Протиснулся наружу, глянул вниз. Земля была недостижимо далека. И никто не спустит его на тросике, никто не спасет.
Вернувшись в квартиру, поднял трубку телефона — нет, еще не починили.
Ладно, пусть так. Касьянин снова вышел на балкон, здесь хотя бы не так громко и раздражающе звенел звонок. Он оглянулся в поисках ломика, какой–нибудь фомки, и тут взгляд его упал на гвоздодер. Ну что ж, хотя бы одного гостя он успеет уложить, но не больше, да и то, если очень уж повезет. Подняв с пола гвоздодер, Касьянин взвесил его на руке, повертел из стороны в сторону…
Нет, это было не оружие.
Заглянув в шкафчик, он вдруг увидел электрическую трехсотваттную лампу, которую сам совсем недавно так старательно наполнил бензином. Как это он тогда все расписал Марине… Придут бандиты, а он откроет дверь, и бензин им под ноги, и тут же спичка, огонь, ужас, бегство злодеев по лестнице вниз…
Касьянин только усмехнулся своей наивности. Опять глянул вниз, где прямо под ним стояла сверкающая на солнце потрясающая машина с откинутым верхом. Сама она была красная, сиденья были из желтой кожи, руль поблескивал слоновой костью.
И в машине никого не было.
И стояла она как раз под касьянинским балконом. Эта машина была словно вызов двору с его пыльными, вытоптанными газонами, с торчащими из земли бетонными плитами, брошенными строителями еще несколько лет назад, с песочницами, загаженными собаками. А в руках у Касьянина было полтора литра очень хорошего бензина.
А в дверь уже колотили ногами.
— Так, — сказал Касьянин совсем негромко, почти шепотом. — Так, — повторил он и взвесил на руке колбу из тонкого стекла. Пошарив глазами по балкону, он увидел спички, увидел сигареты. Сам он не курил, но здесь частенько покуривала Марина, балкон был ее личной курилкой. — А что, — пробормотал Касьянин, — в этом что–то есть…
Он окинул взглядом двор. Только у дальних подъездов сидели старушки, катались на трехколесных велосипедах детишки, оттуда слышались голоса, там шла мирная жизнь, ему уже недоступная.
И Касьянин решился.
Высунувшись насколько можно за пределы балкона, он вытянул руку с лампой и, поколебавшись несколько секунд, разжал пальцы.
Бесшумно и тяжело лампа, наполненная бензином, скользнула вниз и понеслась, понеслась к роскошной машине, посверкивающей в лучах солнца лаком, хромом, никелем, полированной пластмассой и прочими достижениями человеческой цивилизации. На всем протяжении ее полета Касьянин не спускал с нее глаз, подталкивая, поправляя, чтобы восходящие потоки горячего воздуха не увели ее в сторону. Но погода стояла тихая, воздух был неподвижен, словно вся природа находилась в каком–то оцепенении.
Касьянину повезло — лампа упала на переднее сиденье, рядом с водительским.
Но стекло было столь тонким, что она раскололась, распалась. Обостренный смертельной опасностью, Касьянин услышал звук раскалывающегося стекла.
Дальнейшее он уже представлял себе — хоть и на мягкое сиденье упала лампа, но бензин наверняка расплескался на водительское кресло, на приборную панель, на пол.
Что делать дальше, Касьянин уже знал — что–то подобное он когда–то слышал, может быть, даже сам писал об этом, или же он все это придумал вот в эти секунды ужаса перед предстоящей смертью, которая уже ломилась в дверь его квартиры. В том, что ломится смерть, торжествующая и наглая, с мордатой ухмылкой Евладова, он не сомневался.
Стараясь все делать четче, осторожнее, но в то же время и без промедления, Касьянин вынул из пачки сигарету, осторожно прикурил от спички. Вдохнув несколько раз дым, он закашлялся, но сигарета разгорелась. Касьянин поступил с ней точно так же, как минуту назад с колбой, — вытянув руку над пропастью, разжал пальцы, и сигарета полетела вниз.
