Всегда ли за долгую милицейскую службу он, Андрей Кафтанов, был принципиален и тверд? Нет, он не мог сказать этого. Служба состояла из мелких уступок. Особенно трудно стало последние десять лет. Телефонное право в стране обрело официальный статус и почти полностью подменило закон. Появился совершенно новый класс. Нравственные акценты сместились, и если раньше этих людей презрительно называли «жулье», то теперь они почтительно именовались деловыми людьми.

Новое время требовало от совести более крупных уступок. Более крупных, и Кафтанов шел на них. Уговаривал себя, что это временный тактический ход.

Но как ни старался, чем чаще он делал подобные тактические ходы, тем все более укреплялся внутренне. Душевное сопротивление росло, и компромиссы становились омерзительны и недопустимы.

Кафтанов потребовал к себе материалы по делу Тохадзе и до глубокой ночи изучал их.

В город пришло утро.

…Играл в теннис со Славой полковник Громов. Мяч стремительно менял положение. Громов играл уверенно и резко. В каждом его движении чувствовались сила, ловкость, полная жизненная гармония.

…Нугзар Тохадзе, небритый, голый по пояс, шагал по камере. Пять шагов туда, пять обратно. Дверь с «волчком» и «кормушкой», нары, окно, забранное решеткой.

Пять шагов туда, пять обратно.

…Гурам же Тохадзе в это время вкусно завтракал в номере гостиницы. Жил он в люксе. Из окна далеко видно московское утро. Гурам пил шампанское и ел творожники со сметаной.

Игорь Корнеев шел на работу. Он не торопился. Ему не хотелось идти в управление. Игорь постоял у метро «Новокузнецкая», покурил. Прочитал какую-то газету в витрине и направился к трамваю.

Вот подошел красный, еще влажно блестящий вагон.

А Игорь курил. Так он стоял, пропуская один трамвай за другим.

Женя Звонков собирался на службу. Он принадлежал к той категории холостяков, у которых в квартире идеальный порядок. Все вещи занимают раз и навсегда отведенное им место. Женя осмотрел комнату, задернул на окнах шторы, запер дверь.

Корнеев сидел в приемной, глядел на красящую губы секретаршу.

Увидев его взгляд, она смутилась, положила на стол помаду и зеркальце, посмотрела на Корнеева.

– Игорь, ты был женат? – спросила она серьезно.

– Да, милая Анна Сергеевна. А почему вас это интересует?

– Во-первых, ты так наблюдал за мной, словно видел это впервые, во-вторых, тебя надо женить.

Вспыхнула лампочка, загудел зуммер селектора. Секретарша мгновенно нажала кнопку.

– Да, Андрей Петрович.

– Корнеев здесь?

– Ждет.

– Пригласите.

Кафтанов сидел не за столом, а на стуле у окна. Это удивило Игоря, и он с недоумением посмотрел на начальника.

– Садись. – Кафтанов махнул рукой в сторону дивана. – Садись и рассказывай все по порядку.

– О чем, товарищ полковник?

– А о своих делах с Тохадзе, товарищ майор. Меня вчера Громов лицом по стенке возил из-за твоего гостя.

– Я написал рапорт. Есть рапорт помощника дежурного и милиционера. Что я могу еще добавить?

– Скажи, Игорь, как они узнали твой адрес?

– Не знаю.

– Ты уверен, что в ресторане с тобой сидел брат Тохадзе?

– Нет.

– Меня вызвал Громов и приказал отстранить тебя от разработки Нугзара Тохадзе.

– Он передал ее Кривенцову?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Догадаться нетрудно. Такие, как Кривенцов, прикрываясь магическим словом «сроки», смогут оправдать убийцу, чтобы не испортить раскрываемости. Мы разве завод, как можно нам планировать процент раскрытия преступлений?

– Что ты несешь, Игорь…

– А то, товарищ полковник, о чем мы говорим постоянно.

– Ты.

– Я понимаю, – Игорь перебил Кафтанова, – я все понимаю, вам не положено вести такие разговоры с подчиненными, но знайте, Андрей Петрович: придет время, изменится многое. А я верю, что изменится, иначе работать не стоит. И спросят с нас: как же вы могли допустить, чтобы кучка деляг творила беззаконие?

Кафтанов помолчал, потом сказал тихо:

– Значит, ты не хочешь, а я хочу?

– Я этого не говорил, Андрей Петрович.

– Слава богу. Завтра поедешь к Филину.

– Так меня.

– Ты не понял?

– Понял.

– Поезжай и покрути его. Вдруг мудрая уголовная птица скажет нам что-то. Даст понять, кто стоит за делом Тохадзе. Бери мою машину – и в Можайск, с колонией я уже договорился.

Как всякий нормальный человек, Игорь не любил бывать в тюрьмах и колониях. Когда он входил в дверь вахты, то почему-то вспоминал старую пословицу: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».

И сегодня он ее вспомнил, вернее, услышал подловато-трусливый тенорок. Некий внутренний голос, повторивший ее.

Прапорщик-контролер сверил удостоверение Игоря с заявкой.

– Оружие есть?

– Нет.

– Проходите.

Беззвучно отворилась дверь. Как во сне. Ни скрипа, ни щелчков.

Вот и зона. Обычный военный городок. В центре красивые клумбы звездой, пять лучей-дорожек, посыпанных желтым песком, разбегались по двору.

Здесь штаб ИТУ. Здесь начальство.

Все остальное за вторым забором. Там жилая зона, культурная зона, рабочая зона.

Игоря ждали. У клумбы-звезды стоял начальник оперчасти майор Галкин.

Игорь знал его. Два года назад из Можайского ИТУ бежал Сенькин, известный штопорила по кличке Мотыль. Игорь с ребятами заловили его в Банковском переулке, в подвале винного магазина. Допрашивали Сенькина они вместе с тогда еще капитаном Галкиным.

– Привет. – Галкин протянул руку. – Кафтанов звонил. Вообще у нас полагается беседовать в специальной комнате, но для тебя сделаю исключение.

– Филин что, на общих работах?

– Обижаешь. Руководитель ведомственной самодеятельности. Пойдем, я тебя провожу.

И снова предзонник. Вахта. Бесшумная дверь. Цепкие глаза прапорщика.

У двухэтажного здания с надписью «Клуб» они остановились.

– Иди, – сказал Галкин, – мешать не буду.

При входе в клуб висела доска передовиков. Открывал ее портрет Черкасова-Филина. Игоря поразило, что все передовики были подстрижены наголо. Один Черкасов сохранил короткую, но прическу.

Корнеев еще раз поглядел на доску, нашел два до слез знакомых лица. И, сочтя это приметой доброй, поднялся на второй этаж. Прошел мимо библиотеки, комнаты игр, читальни. Поднялся на сцену. Никого.

Игорь увидел маленькую дверь с табличкой «Худрук». В длинной узкой комнате висели потертые театральные костюмы, в основном мужские: вытертые фраки, старые пиджаки, неведомые мундиры. Правда, было и несколько женских платьев с грязными оборванными кружевными подолами.

– Есть здесь кто? – громко спросил Игорь.

– А кто нужен?

Из-за старого тряпья появился Филин.

– Батюшки! Игорь Дмитриевич! Вот уж не ждал. Неужели ко мне?

– К вам, Анатолий Степанович.

– Хотите извиниться за своих коллег, подсунувших мне кассету с порнухой?

– О сем, Анатолий Степанович, мне ничего не ведомо.

– Верно, и на вас зла не держу. Прошу, я как раз чаевничать собрался.

Комната эта оказалась не такой уж маленькой. В глубине из старых декораций были отгорожены апартаменты Филина.

Здесь было все: окно с видом на спортивную площадку, холодильник, кровать, стол.

Да и Филин не похож был на зэка. Ой не похож. Красивая темно-серая трикотажная рубашка на трех пуговицах выглядывала из-под синей арестантской робы. Да и роба эта была слишком новая и отутюженная. Темные брюки и кожаные домашние тапочки.

Лагерь есть лагерь. А в нем есть блатной авторитет. И ничего пока с этим сделать нельзя.

В углу на тумбочке совсем по-домашнему засвистел чайник.

Филин поколдовал с какими-то пакетиками, залил заварочный чайник. Потом достал из тумбочки хлеб, а из холодильника пеструю банку голландской консервированной ветчины.

– Не откажите, Игорь Дмитриевич. Стол, конечно, скромный, но…