Но Финниган был непреклонен. Телеграмма из Вашингтона требовала активных действий.

После того как Ладетто обнаружил за собой слежку, он считал, что Сонобэ как агент кончился. Японцам удалось перехватить копию материалов, украденных Сонобэ в «Ямато дэнки». Логично было бы ожидать, что они сумеют перекрыть американцам источник информации.

Однако в условленное время Сонобэ как ни в чем не бывало дал знать о себе. Тогда Ладетто решил, что Гондзо Сонобэ ведет двойную игру. Финниган не согласился с его доводами. Лэнгли подтвердило, что Сонобэ вновь сообщил весьма важные сведения. «Японцам слишком накладно вести такую игру», — заявил Финниган. Он считал, что японцы еще не добрались до инженера, а раз так, надо его максимально использовать. Пусть выполнит последнее поручение, а там будь что будет!

Ладетто разрешили заплатить Сонобэ значительную сумму. Разумеется, в том случае, если Сонобэ сумеет добыть данные, показывающие, как компания «Ямато дэнки» готовится к созданию компьютера пятого поколения.

Валенти показалось, что он попал в далекое прошлое, и перед ним ожили золотоискатели, описанные Джеком Лондоном. Возле воронки стоял седовласый человек в теплом меховом жилете и высоких сапогах. Медленно, круговыми движениями он потряхивал лоток. Рукавицы его были засунуты за пояс, руки болезненно покраснели, но человек ничего не замечал, уставившись на дно лотка. Увы, промывка ничего не дала. Резким движением человек выбросил из лотка песок, поднял голову и увидел возле своей бревенчатой хижины гостя, нетерпеливо поглядывающего в его сторону.

Человек с сожалением отложил лоток и стал взбираться наверх, к хижине.

Валенти первым сделал шаг навстречу и представился.

— Доктор Лесли Надлер, — услышал он в ответ.

Они прошли в дом Надлера, обставленный старинной мебелью и стилизованный под хижину старателей. Валенти с любопытством осматривал примитивное снаряжение, которым пользовались старатели во времена «золотой лихорадки».

Здешние места сотрясал новый бум. Горожане из Лос-Анджелеса, Сан-Хосе, Сан-Франциско и даже из далеких Нью-Йорка и Филадельфии, устав от давки в метро, пробок на дорогах, смога и всего прочего, спешили получить участки в одном из наименее тронутых цивилизацией уголков Америки. Возвращались к жизни городки старателей — Янки Джим, Раф энд Реди, Фидлтаун. Никакого золота здесь уже не было. Промыванием песка занимались в основном ради острых ощущений, ради того, чтобы самим испытать чувства, обуревавшие людей сто с лишним лет назад.

В Сакраменто, где в прежние времена золотоискатели запасались провизией перед дальней дорогой, появились толпы горожан, у которых хватало денег, чтобы купить себе право дышать по уик-эндам свежим сосновым воздухом. Некоторые из приезжих настолько вживались в атмосферу «золотой лихорадки», что промывка песка становилась для них нешуточным делом. В конце весны за лотки брались целыми семьями. Ручьи, сбегавшие с гор, обнадеживали старателей-любителей. Промокшие до нитки, они вновь и вновь наполняли лотки, надеясь, что уж после этой-то промывки на дне обязательно останется хоть несколько золотых крупинок…

В Лэнгли Валенти познакомился с досье, заведенным на доктора Лесли Надлера. Нейрохирург по профессии, он совершил несколько уникальных операций, принесших ему известность. По решению суда он оперировал преступников, неоднократно судимых за изнасилования, — «отключал» у них сексуальные центры. Считалось, что операции прошли удачно, и эти люди не представляли больше опасности для общества.

Надлер проводил сложные стереотаксические операции, разрушая различные структуры мозга у людей, страдавших тяжелыми психическими заболеваниями. Иногда ему удавалось добиться успеха. Но коллеги обвинили Надлера в том, что он не столько хотел помочь больным, сколько стремился выяснить, возможно ли воздействовать на поведение человека с помощью хирургии. Стереотаксические операции проводились во всем мире, но механизм их воздействия на человека еще не был известен. Нейрохирурги решались на подобное оперативное вмешательство лишь в крайних случаях. Некоторые операции, проведенные Надлером в клинике для умалишенных, были названы «сомнительными экспериментами». Из Беркли Надлеру пришлось уйти.

Обвинить его в чем-либо серьезном не удалось, но нарушение врачебной этики не прошло даром: в академическую медицину путь Надлеру был заказан. Ни одно солидное и сколько-нибудь уважающее себя медицинское учреждение не желало пользоваться его услугами.

Надлер сидел очень прямо, положив крепкие руки на подлокотники самодельного деревянного кресла с высокой спинкой. Лицо у него было неподвижное, бледное, сухое, с глубокими складками у рта.

— Я жду, — сказал он недовольно.

— Да, да, простите, — спохватился Валенти. Он протянул Надлеру длинный белый пакет. Доктор Надлер с треском разорвал его и вытащил пачку фотографий. Он разложил их веером на дощатом строганом столе. Это были фотографии одного и того же человека.

— Кроме того, у вас есть его медицинская карта, — добавил Валенти.

— Хорошо, — ответил Надлер, — оставьте мне все это. Послезавтра я вернусь в Сан-Хосе и займусь вашим клиентом.

Валенти покачал головой.

Доктор Надлер посмотрел на него с удивлением.

— К сожалению, это нельзя откладывать, — сказал Валенти.

— Я приехал сюда только вчера и намерен пробыть здесь весь завтрашний день, — отрезал Надлер. — Я нуждаюсь в отдыхе.

— Не выйдет, — грубо сказал Валенти. — Мы уедем отсюда вместе. Причем немедленно.

Стесняться в выражениях не приходилось. Надлер в долгу перед Лэнгли и должен считать честью любое поручение ЦРУ.

Пересилив себя, Надлер встал и развел руками.

— Ну что ж, — сказал он. — Надеюсь, переодеться вы мне дадите?..

Удовлетворенно хмыкнув, Валенти направился к машине. «Ауди», которую он взял напрокат в Сан-Франциско, видимо, прошла через множество рук. Зажигание барахлило, и коробка автоматических передач требовала замены.

Возможность разговаривать по-японски была для инженера Ника Татэяма чем-то вроде запретного плода. Родители, старший брат, умерший в двенадцать лет от менингита, сестра, вышедшая замуж за мексиканца и уехавшая с ним на его родину, дома все говорили по-японски. Только его, самого младшего в семье, упорно заставляли объясняться по-английски.

Младший сын был надеждой всей семьи. Его блестящие математические способности проявились очень рано. В захудалой школе, где он учился, его хвалили и пророчили ему большую будущность. Отец до конца своих дней так и остался неквалифицированным рабочим, мать была судомойкой. Сестра и старший сын ничем особенно не выделялись. К тому же они были слишком японцами, их происхождение давало о себе знать решительно во всем, и рассчитывать на успех в Америке они не могли.

Татэяма-младший больше других членов своей семьи вошел в жизнь страны, в которой родился. Соседи находили, что он не очень-то похож на японца. Лучшего комплимента для его родителей не было. Они мечтали, чтобы их младший сын стал своим для американцев. В начале тридцатых годов они пересекли Тихий океан в надежде на счастье, но не дождались его. И мечтали, чтобы хоть судьба Ника сложилась счастливо.

— Это были смешные и трогательные люди, — сказал Татэяма, держа в руках керамическую чашечку с подогретым сакэ. — Они даже перестали справлять японские праздники. Мы отмечали День благодарения и Рождество. И все это для того, чтобы я «американизировался».

— А почему вы не вернулись на родину? — спросил сидевший на диване в углу гостиной японец средних лет.

— Видите ли, Наритака-сан, здесь, в японской общине, считается, что на родине плохо относятся и к нисэям и к реэмигрантам, считают и тех и других людьми второго сорта. Многие хотели вернуться после войны, но мало кто решился. Главным образом из-за детей. Думали, что и в Японии они будут чужими.

— Да, это роковая ошибка, — отозвался Нарита-ка. — Жить и умереть вдали от родины! Что может быть трагичнее?