Первым нам позвонил Николай Петрович. Он, разумеется, спросил, как там Настя, и, получив ответы на все банальные вопросы, напомнил, что нужно пройти контрольное обследование. По его голосу я понял, что он чего-то недоговаривал. И я буквально стал вытягивать из него всё недоговоренное…

– Тут такое дело… Контрольное обследование пройти надо, но на нем вдруг очень рьяно стали настаивать органы опеки. Возможно, это связано с тем, что на подходе документы об удочерении… Но…

– Что – но? – нетерпеливо потребовал я.

– Да… Вы приедете… Я скажу…

Не успел я положить трубку, как мне позвонил самый добрый татарин из всех, которых я знал, Василий Абдурахманович.

Он заговорил вдруг настораживающим печальным голосом.

– Да вы что все, сговорились? Что происходит? – спросил я уже раздраженно.

Василий Абдурахманович ответил, что приедет в больницу, когда мы привезем Настю на обследование, и там мы поговорим не по телефону.

Мне оставалось только пожать плечами, но на все вопросы вдруг ответила наша ясновидящая Настя.

– Они снова хотят забрать меня? – даже не спросила, а вопросом сообщила девочка, когда я отключил мобильный.

– Кто? – напряглись мы с Аглаей.

– Иностранцы. Они уже хотели. Когда я сильно болела. Ковид им помешал. Они, наверное, заплатили за меня. Я смотрела по телевизору, как детей продают за границу.

Мы с Аглаей тревожно переглянулись. Мы уже давно поняли, что Настя ничего попусту не говорит.

– Ты звонил директору детдома? – спросила Аглая, пока Настя была в ванной комнате.

– Звонил.

– И что он сказал?

– Молиться…

Аглаю мой ответ нисколько не удивил и не раздосадовал. Она окинула гостиную внимательным взглядом, точно пыталась найти затерявшегося в быту Бога. Потом приняла нужное решение:

– Так, значит, пойдем в монастырь. Благо, что недалеко.

Выглянула в окно, где застыла перед первыми заморозками стальная хмарь, из которой выпадали, словно огонь свеч, золотые купола храма за монастырской стеной.

– Собирайтесь! – скомандовала мама Аглая, когда в комнате появилась Настя.

Последнюю уговаривать не пришлось и ничего объяснять – тоже.

Но в монастырском дворе, когда мы еще не вошли в храм, нас встретило неожиданное препятствие в виде инокини с метлой. Вполне себе молодая женщина обратила на нас взор, когда мы осеняли себя троекратным крестным знамением у входа. Взгляд ее остановился на обтягивающих фигуру Аглаи джинсах. Следует признать, платок на голове не очень-то спасал этот несколько вызывающий для обители вид.

– Что ж вы в штанах-то в храм. Да еще в таких, – тихо, но жестко заметила сестра, неторопливо помахивая метлой.

На какое-то время мы замерли. Явное смущение испытал только я, будто сам был без штанов. Но в Аглае снова включилась современная добротная и сообразительная мамаша, которой палец в рот не клади.

– Благодарю вас за замечание, дорогая сестра, – стальным, как погода, голосом начала она, – но вы не подскажете: если срочно надо к Богу, надо обязательно сбегать переодеться? Вы думаете, для Него важно в чем, а не с чем? А вы не думали, что человеку, может, и надеть, кроме этого, нечего?

Хорошо, что Настя молчала. Похоже, ей было интересно, как будет дальше выкручиваться ее непутевая мамочка.

Монашка растерялась, но пробурчала:

– По вам не скажешь, что вам нечего больше надеть…

И Аглая поставила победную точку:

– А по вам не скажешь, что ваши мысли целиком заняты служением Всевышнему и не-осуждением ближних.

Я бы даже кашлянул от такого, в сущности, правильного понимания, пусть и идущего вразрез с некоторыми этическими нормами. Сестра уткнулась взглядом в ворох разноцветных листьев под метлой и тихо сказала:

– Простите…

– И вы меня, грешную, простите, – размякла Аглая. Сталь в голосе расплавилась, и она снова приняла верное решение: – Так, доча, с папочкой идите, за меня, грешную, тоже помолитесь. Икона Анастасии Узорешительницы в левом приделе. Я уже всё узнала. Я тут пока… На улице помолюсь. А то действительно в джинсах как-то не с руки… – Она бросила скептический взгляд на свои стройные ноги: – Или – не с ноги…

В храме Настенька была тихой, но сразу пошла к образу Спасителя. Она что-то шептала, а когда я тихонько подошел, то услышал лишь «папа Сережа» и «мама Аглая». И не стал мешать детской молитве. Нужно было еще заказать сорокоуст о здравии Анастасии. А то и неусыпаемую псалтирь, которую читали круглые сутки в обители сёстры. Настя нашла меня у иконы целителя Пантелеимона. Я тихонько указал ей на небольшой образ Анастасии Узорешительницы, на что она шепнула:

– Я всё сказала Отцу Небесному, что надо – Он ей сам скажет…

И в этих словах было столько детской непосредственности и веры, что я сразу понял: Он ей скажет. И вспомнил эпизод из Евангелия, где Иисус говорит ученикам не запрещать детям приходить к Нему: Ибо их есть Царствие Небесное. Именно этой непосредственности…

– Больных должны причащать без поста, – вернула меня на землю Настя, и мы пошли спросить об этом у дежурной сестры в церковной лавке.

Вечером приехал на пыльном уазике «Патриот» Василий Абдурахманович. С ним приехал и встревоженный, взъерошенный Витя. Пока они с Настей обнимались и делились новостями, как брат с сестрой, директор детдома излагал нам суровую и подлую действительность.

– Мне придется забрать Настю… – начал он, но немой вопрос в наших глазах был настолько сильнее всего того, что мы с Аглаей могли сказать, что он на какое-то время потерял дар речи.

Опустил глаза в пол и стоял, как нашкодивший школьник, переминаясь с ноги на ногу.

– Дело в том, что они раньше вас подали документы на удочерение. У них преимущество.

– И деньги… – добавил я.

– Большие деньги, – согласился он.

– Они вот так прямо хотят усыновлять-удочерять больных русских детей? – с непримиримой ненавистью в голосе спросила Аглая.

– Они обеспечат ей дорогостоящее лечение, – предположил я, уже начав смиряться.

– Вы что, дурак? – рубанул вдруг Василий Абдурахманович.

– В смысле?.. – удивился я.

– В прямом! – раньше меня догадалась Аглая. – Тут ты будущего не видишь, футуролог! – В ней включилась сварливая жена.

– Они дадут ей умереть. Первым умрет пораженный мозг, а там…

– А там?.. – стало доходить до меня.

– А там они посмотрят, не поражены ли другие органы, которые можно использовать… чтобы… продлить жизнь богатому человеку… Они, между прочим, оплатили и первый курс лечения. Ну… им метастазы не нужны…

– И еще страховку получат… – вбила последний гвоздь циничного капитализма в мое сердце Аглая.

Я посмотрел на Настю. Она показывала Вите игрушки, весело щебетала, но, мне кажется, знала, что ее хотят удочерить «на запчасти»…

– Вообще, они раньше здоровых брали. А теперь вот ограничения. Государство стало детей защищать. Но больных – с целью дорогостоящего лечения – можно.

– А все эти фонды… Ну, по телевизору… Ну… деньги собирают? – Мне нужно было переварить этот яд. Или – этот ад?

– Фондов – несколько, детей – тысячи, – вразумил меня Василий Абдурахманович.

Когда мы уже пили чай, приехал Николай Петрович. Он прибыл с замечательной идеей. Чтобы высказать ее не при Насте, он пригласил меня и Василия Абдурахмановича на перекур на улицу, хотя сам не курил. Там же сразу поделился:

– Я предлагаю обострение!

– У Насти? – догадался я.

– Конечно, мы положим ее на время в больницу. Я… – он перешел на хриплый шепот, – я обеспечу нужные анализы несмотря на то, что сейчас они более чем удовлетворительные. Это позволит нам выиграть время. Мне нужно пару дней…

– Но как бороться с органами опеки? Если им уже заплачено, а доказать мы ничего не можем? – усомнился я.

– У меня тоже есть связи, я их включу, – задумчиво сказал директор детдома, точно именно в этот момент он нащупывал в своем сознании эти самые связи. – Давайте так. Вы можете уехать куда-нибудь хотя бы до завтра, пока Николай Петрович всё подготовит в больнице?