"Все эти дни и месяцы, - пишет Миронов, - много времени Короленко проводил на митингах, собраниях, сходах, где его неизменно выбирали почетным председателем".

III

Миронов, однако, умалчал о том, что Короленко за весь период февральской революции защищал Временное правительство, боролся против большевицкой агитации и окябрьский переворот считал величайшим несчастьем для России. Об этом Короленко писал в первые же дни после переворота в пертроградской эсэровской газете "Дело народа". Короленко крайне враждебно относился к большевицкой диктатуре. Он болезненно переживал гражданскую войну и выступал против погромов и бесчинств как "белых", так и "красных". Ленин в разговоре с Бонч-Бруевичем, говоря о позиции Короленко, по словам Миронова, сказал:

- "Вот они все так: называют себя революционерами, социалистами, да еще народными, а что нужно для народа, даже и не представляют себе. Они готовы оставить помещика и фабриканта и попа - всех на старых своих постах, лишь бы была возможность поболтать о тех или иных свободах в какой угодно говорильне. А осуществить революцию на деле - на это у них не хватает пороха и никогда не хватит. Мало надежды, что Короленко поймет, что сейчас делается в России, а, впрочем, надо попытаться рассказать ему все поподробней... По крайней мере пусть знает мотивы всего того, что совершается, может быть, перестанет осуждать и поможет нам в деле утверждения советской власти на местах".

Так говорил Ленин Бонч-Бруевичу и в июне 1920 года послал к Короленко в Полтаву наркома просвещения Луначарского. Миронов пишет:

"Луначарский приехал к Владимиру Галактионовичу, и они долго беседовали спорили и соглашались, делились мыслями и снова спорили. После беседы Луначарский, дружески попрощавшись, уехал на митинг в городской театр.

Вскоре к Короленко приехали искать заступничества родственники приговоренных к расстрелу по обвинению в злостной спекуляции хлебом. Короленко сразу отправился на митинг, где говорил Луначарский. Увидев в зале Короленко, Луначарский подумал, что Владимир Галактионович пришел послушать его речь. "Луначарский, пишет Миронов, - уже шел навстречу, радуясь, что старый писатель оказался на большевицком митинге. Волнуясь, Короленко рассказал ему о цели своего приезда. "Докажите в самом деле, - сказал ему Короленко, - что вы чувствуете себя сильными, пусть ваш приезд ознаменуется не актом жестокости, а актом милосердия".

Луначарский обещал сделать все, что в его силах, чтобы удовлетворить его просьбу. Но на следующий день Короленко получил от Луначарского записку, что смертный приговор уже приведен в исполнение "еще до моего приезда". Через несколько дней Луначарский и Короленко снова встретились, и они условились, что Короленко изложит свои взгляды о революции и политике советской власти в ряде писем к нему, которые Луначарский обещал напечатать в "Известиях" со своим ответом на них.

"В письмах к Луначарскому, - пишет Миронов, - Владимир Галактионович Короленко высказался с присущей ему прямотой и откровенностью. Ленин оказался прав. Писем Короленко к Луначарскому Миронов не приводит, но он многозначительно замечает, что "он, Короленко, не верил ни в утопию прошлого, ни в утопию будущего".

На этом Миронов, собственно говоря, мог бы закончить и поставить точку. Писать явную ложь, что Короленко к концу жизни примирился с коммунистической диктатурой, Миронов не мог, поэтому он или скорее всего редакторы его книги придумали следующий трюк.

В конце книги сказано, что ученый К. Тимирязев, бывший товарищ Короленко в старые студенческие годы, благословлял коммунистов, преклонялся перед Лениным и "восхищался его гениальным разрешением мировых вопросов в теории и в деле". И за всем этим следует: "Короленко был убежден, что Тимирязев был человек глубоко честный и искренний".

А между тем в своих Письмах к Луначарскому, написанных им в 1920-ом году, за год до своей смерти и напечатанных в 1922-ом году в парижском журнале "Современные записки" Короленко писал:

"Европейские пролетарии за вами не пошли. Они думают, что капитализм даже в Европе не завершил своего дела и что его работа еще может быть полезной для будущего... Такие вещи, как свобода мысли, собраний, слова и печати для европейских пролетариев не простые "буржуазные предрассудки", а необходимые орудия, которые человечество добыло путем долгой и не бесплодной борьбы и прогресса. Только вы, никогда не знавшие вполне этих свобод и не научившиеся пользоваться ими совместно с народом, объявляете их "буржуазным предрассудком", лишь тормозящим дело справедливости.

Это огромная ошибка, еще и еще раз напоминающая славянофильский миф о нашем "народе-богоносце" и еще более - нашу национальную сказку об Иванушке, который без науки все науки превзошел и которому все удастся без труда, по щучьему велению".

Далее Короленко говорит о свободе и социализме:

"Социальная справедливость дело очень важное и вы справедливо указываете, что без нее нет и полной свободы. Но и без свободы невозможно достигнуть справедливости"...

"Что представляет собой ваш фантастический коммунизм? Известно, что еще в прошлом столетии являлись попытки перевести коммунистическую мечту в действительность. Вы знаете, чем они кончились. Роберт Оуэн, фурьеристы, сен-симонисты, кабетисты - таков длинный ряд коммунистических опытов в Европе и в Америке. Все они кончились печальной неудачей... И все эти благородные мечтатели кончили сознанием, что человечество должно переродиться прежде чем уничтожить собственность и переходить к коммунальным формам жизни (если вообще коммуна осуществима).

Социалист-историк Ренар говорит, что Кабе и коммунисты его пошиба прибегали к слишком упрощенному решению вопроса. "Среди предметов, окружающих нас, - писал он, - есть такие, которые могут и должны остаться в индивидуальном владении, и другие, которые должны перейти в коллективную собственность". Вообще процесс этого распределения, за который вы взялись с таким легким сердцем, представляет собой процесс долгой и трудной подготовки объективных и субъективных условий, для которого необходимо все напряжение общей самодеятельности, и главное, свободы. Только такая самодеятельность, только свобода всяких опытов могут указать, что выдержит критику практической жизни и что обречено на гибель".

"...Вы допускаете, вероятно, что я... люблю наш народ: допустите и то, что я доказал это всей моей приходящей к концу жизнью... Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в действительности... По натуре, по природным задаткам наш народ не уступает лучшим народам мира и это заставляет любить его. Но он далеко отстал в нравственной культуре. Вы говорите о коммунизме. Не говоря о том, что коммунизм есть еще нечто неоформленное и неопределенное, вы до сих пор не выяснили, что вы под ним разумеете. Для социального переворота в этом направлении нужны другие нравы...".

"Души должны переродиться, а для этого нужно, чтобы сначала переродились учреждения, а это в свою очередь требует свободы мысли и начинания для творчества новых форм жизни. Силой задержать самодеятельность в обществе и в народе - это преступление, которое совершало наше старое павшее правительство. Но есть и другое, пожалуй, не меньшее зло - это силой навязывать новые формы жизни, которых народ еще не осознал, и с которыми не мог еще ознакомиться на творческом опыте. И вы в нем виноваты. Инстинкт вы заменили приказом и ждете, что по вашему приказу изменится природа человека. За это посягательство на свободу самоопределения народа вас ждет расплата".

Уже 5-го декабря 1917 года, то есть через месяц после захвата власти большевиками, Короленко писал в петроградской газете "Дело Народа", обращаясь к большевистским лидерам:

"Вы торжествуете победу, но эта победа гибельная для победившей с вами части народа, гибельная, быть может, и для всего русского народа в целом. У Якубовича-Мельшина, искреннего революционера и пламенного поэта каторги, есть два стиха, которые должны звучать набатным предостережением всякому торжествующему насилию. Из глубины своего каземата он говорил самодержавию: "Да, вы нас подавили, заковали, заперли в тюрьмы, но физическая победа - не всегда окончательная победа..."