Вновь поменялся статус архитектуры и архитекторов. В 1970 году первые архитекторы получили звание народного архитектора СССР, Союз архитекторов СССР награжден орденом Ленина. В приветствии ЦК КПСС и Совета Министров СССР прошедшему в том же году V съезду архитекторов СССР содержалось пожелание «создавать такие произведения зодчества, в которых были бы запечатлены на века великие социалистические преобразования нашей Родины»[17]. Архитектура вновь признана искусством, архитектурный образ «так же входит важной составной частью в понятие советской культуры, как и художественные образы литературы, музыки, живописи и других искусств»[18]. В докладах V съезда поднималась тема индивидуального почерка архитектора.
Выразительность инженерных решений отступила на второй план перед сложно разработанной формой и пластической проработкой стен, вернувших себе осязаемую материальность – чертами, свойственными брутализму. В семидесятых в советской архитектуре появились и признаки надвигающегося постмодернизма: контекстуальный подход к проектированию, обращение к формам «говорящей» архитектуры и ретроспективным мотивам.
Изменился характер адаптации зарубежных моделей: если прежде книги о современной западной архитектуре выходили редко, и архитекторы вдохновлялись по большей части фотографиями и опубликованными в печати схематическими чертежами, переосмысляя их в применении к своим задачам и советским строительным практикам, то теперь они получили возможность более систематично знакомиться со стоявшими за новаторскими формами идеями – «Стройиздат» выпускал одну за другой книги, посвященные современной архитектуре Франции, Италии, США, Японии и других стран. Автор большинства этих книг, переехавший в Москву ленинградец Андрей Иконников опубликовал в 1972 году
В. Щербин, Л. Варшавская. Новое здание РНБ. 1982–1998.
Главный фасад чрезвычайно важный сборник «Мастера архитектуры об архитектуре», в который вошли отрывки текстов Людвига Миса ван дер Роэ, Алвара Аалто, Оскара Нимейера, Кензо Танге, Пьера Луиджи Нерви, Джо Понти, Эрнесто Натана Роджерса, Бруно Дзеви, Минору Ямасаки, Ээро Сааринена, Луиса Кана, Роберта Вентури, Элисон и Питера Смитсонов. Появились и переводные истории современной архитектуры, в том числе книга «Пространство, время, архитектура» Зигфрида Гидиона. Знакомство с мыслями зарубежных современников спровоцировало содержательные теоретические дискуссии и в нашей стране. Публикация в 1973 году перевода книги британского теоретика Райнера Бэнема «Новый брутализм» поспособствовала популярности брутализма в СССР.
В начале 1980-х строительная деятельность замедлилась – слишком много ресурсов было израсходовано на подготовку к Олимпиаде, а экономический и политический кризис, приведший в итоге к перестройке и краху системы, не позволил аккумулировать новые. Но интеллектуальная деятельность, напротив, оживилась. В профессиональной периодике оживленно обсуждался постмодернизм на Западе и его актуальность для отечественной архитектуры. В 1985 году даже те, кто читал только по-русски, смогли ознакомиться с теорией нового направления в первоисточнике: вышел русский перевод этапной книги Чарльза Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма».
В. Щербин, Л. Варшавская. Новое здание РНБ. 1982–1998.
Задний фасад
Завершавшиеся в восьмидесятых проекты перерабатывались в сторону большей семантической насыщенности, а среди вновь созданных встречаются образцы постмодернизма европейского извода, интерпретирующие исторические прототипы с большой вольностью, но без игры, свойственной произведениям американских постмодернистов. Апогеем этой тенденции можно считать проект нового здания Публичной библиотеки в Ленинграде, утвержденный в 1985 году.
На всех этих стадиях ленинградская архитектура заметно отличается от московской свойством, которое можно расценить как робость, но в котором, при желании, можно увидеть благородную сдержанность. Ленинградцы до начала шестидесятых не желали оставить классику, только очищали ее от «излишеств» и сочетали с современными конструкциями. Здесь не было такого резкого противопоставления предшествующему этапу, ведь сталинская архитектура северной столицы в большой степени продолжала предреволюционную неоклассику и, как и она, ориентировалась на архитектурное наследие великого города. Но и когда модернизм, казалось бы, окончательно завоевал позиции, предпочтение отдавалось спокойным симметричным композициям, а когда архитекторы решались им изменить, они обращались за вдохновением либо к архитектуре соседней Финляндии, либо к наследию ленинградского конструктивизма. И при любой возможности ленинградцы воскрешали образ классической колоннады – то в пропорциях простенков между заглубленными окнами, то в пилонах, поддерживающих самое высокотехнологичное перекрытие. Сохраненная связь с традицией объясняет и тот факт, что в Ленинграде не распространилась практика дополнения архитектуры мозаиками или росписями, хотя именно в этом городе появился пример, показывающий, что актуальную модернистскую условность и плоскостность монументального искусства можно вырастить из классического прототипа – сграффито «Дружба народов» на стене гостиницы «Дружба» на улице Чапыгина, использующее приемы греческой вазописи (Б. Аксельрод, 1960).
Причиной такого нежелания порывать с прошлым была не только мощь исторической архитектуры, внушавшей смирение потомкам, но и особенное отношение к городу, вызванное травмой войны. Ленинград пострадал несравненно сильнее Москвы, и послевоенное десятилетие в нем было посвящено не строительству триумфальных сооружений, а залечиванию ран. И пусть при ремонте и реконструкции многих рядовых зданий XIX – начала XX века часто терялся их декор, их воспринимали как ценность и сносили впоследствии гораздо реже, чем в Москве.
Масштабных сносов удалось избежать и благодаря тому, что в городе на Неве власть выбрала своей резиденцией не Зимний дворец или Петропавловскую крепость, а здание Института благородных девиц, где во время Октябрьской революции 1917 года располагался штаб большевиков. Возникшая в 1930-х идея переноса правительственного центра в новый район на юге города, где в предвоенные годы был построен Дом Советов по проекту Ноя Троцкого, заглохла, и в 1970-х в районе Смольного вырос ансамбль партийно-правительственных зданий, но все же это произошло не в самом центре, а на краю исторического города.
Б. Аксельрод. Сграффито «Дружба народов». 1960
Совсем без крупных модернистских вторжений в центре не обошлось, но они были немногочисленны, а разрабатывавшийся в середине 1960-х план масштабной реконструкции территории между Невой и Обводным каналом[19] не был принят. В 1969 году, несколькими годами раньше, чем в Москве, в центре Ленинграда были образованы объединенные охранные зоны, а территория исторического города между ними получила режим регулирования застройки. Архитекторам, решившимся строить что-то заметное в пределах видимости прославленных архитектурных ансамблей, и до этого было чрезвычайно сложно добиться утверждения своих проектов (например, Сергея Сперанского заставили почти вдвое укоротить задуманную им 22-этажной гостиницу «Ленинград»[25]), а после введения охранных зон архитектурные эксперименты окончательно были оттеснены в окраинные районы.
