Авторы Анна Броновицкая Николай Малинин

Специальная фотосъемка Юрий Пальмин

Научный консультант Вадим Басс

Редактор Ольга Дубицкая

Корректор Антон Парамонов

Дизайн ABCdesign

Дизайн-макет и верстка Дмитрий Мордвинцев Светлана Данилюк

Карты Дарья Горячева

Отрисовка планов Елизавета Мордвинцева

Подготовка к печати Анастасия Агеева Татьяна Борисова Дарья Горячева Светлана Данилюк Екатерина Панкратова

© Анна Броновицкая, Николай Малинин, текст, 2021

© Юрий Пальмин, фотографии, 2021

© Музей современного искусства «Гараж», 2021, 2023

© Фонд развития и поддержки искусства «Айрис» / IRIS Foundation, 2021, 2023

© ABCdesign, макет, 2021 Мы старались найти всех правообладателей и получить разрешение на использование их материалов.

Мы будем благодарны тем, кто сообщит нам о необходимости внести исправления в последующие издания этой книги.

На обложке: Гаражный кооператив «Василеостровец»

На контртитуле: Гостиница «Прибалтийская»

На с. 48: Дом на ножках на Новосмоленской набережной

Каждая книга этой серии начинается с извинений. В этой они особенно актуальны: да разве могут дети юга (а тем более – москвичи) написать книгу о Петербурге?

Конкуренция между главными городами есть во многих странах мира (Нью-Йорк и Вашингтон, Амстердам и Роттердам, Монреаль и Торонто), но в России борьба (да и чего уж там скрывать – вражда) между Петербургом и Москвой давно превратилась в культурный и политический феномен.

И, конечно, любой петербуржец скажет вам, что москвич не только ошибочно считает поребрик «бордюром», а парадную – «подъездом», но что он в целом грубее и вульгарнее; тогда как там, в «культурной столице», каждый забулдыга знает, что «гастроном на улице Ракова был построен зодчим из Кракова», а каждый ребенок отличает «ампир от барокко, как вы в этом возрасте – ели от сосен».

Ревность и зависть петербуржцев к москвичам (и из-за того, что столица уехала, и из-за того, что «все деньги в Москве») ничуть не притупляется благодарностью – за то, что именно благодаря Москве Петербург и сохранился. Не только в 1930-е, когда Москву превращали в «столицу коммунизма», но и в 1960-е, когда на волне светлых вроде бы оттепельных порывов Москву выпрямляли и корежили.

В этом смысле выбор Ленинграда как героя книги из этой серии немного странен. Архитектура советского модернизма здесь не такая яркая и острая, как в Москве (или Алма-Ате, о которой была вторая книга серии). Не эта архитектура определяет лицо города, а в центре Петербурга ее и вовсе чуть. Когда же она там, она отчетливо компромиссна.

Это, конечно, общая черта советского модернизма – его постоянная оглядка, робость и даже страх, так заметно отличающие его от модернизма мирового. Что, вроде бы, нетрудно объяснить, апеллируя к историческому контексту. Сбросив Сталина, страна не отказалась от Ленина – поэтому, как половинчаты ее порывы к обновлению, так половинчата ее архитектура. Что точно зафиксировал Сергей Довлатов: «Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома. Я говорю Найману: “Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом мерзком районе”. Найман отвечает: “Пушкин не согласился бы жить… в этом году!”»[1] Но именно Питер выводит эту тему на онтологический уровень – как борьбу не только оттепели со сталинизмом, но как конфликт места и времени, прогресса и культуры, старого и нового – которые определяют архитектуру везде и всегда.

И если с точки зрения прогресса мы видим недостаточность, робость, вялость ленинградских зданий 1960–1980-х, то с точки зрения культуры, памяти, традиции – наоборот, имеем феномен уважительности, сдержанности, благородства.

Вот, например: в здании Дворца спорта «Юбилейный»[18][2] впервые в СССР применяется вантовое покрытие. Но это, во-первых, никак не прочитывается во внешнем его облике, напоминающем скорее классицистскую ротонду, а во-вторых, тут применено именно оно (а не привычный и проверенный купол) только ради того, чтобы сделать здание как можно ниже и тем нанести как можно меньше ущерба исторической застройке.

Это не значит, что в Питере не сносили. И в этой книге, в частности, есть два объекта, построенных на месте свежесломанных церквей. А вообще «немецкими бомбами, – пишет петербургский литературовед Самуил Лурье, – уничтожено меньше архитектурных памятников, чем обыкновенными постановлениями Ленгорисполкома»[3]. Настоящей же «катастрофой для города стал массовый капитальный ремонт, – добавляет историк города Наталия Цендровская. – Практически ни одно здание, прошедшее капитальный ремонт, не сохранило в полном объеме декор фасадов. Что уж говорить про интерьеры».

Но все-таки здесь не было таких катастроф, как в Москве с Арбатом, а «единственное место в городе, которое стерли с лица земли, это Госпитальная слобода. Начали с музея Пирогова под гостиницу “Ленинград”, а дальше снесли до Сахарного переулка почти все»[4].

Но характерно, что чаще зданию гостиницы[25] ставят в вину не эти утраты и даже не то, что оно «не вписалось» в место, а именно его собственную застенчивость. Встав на такой же важной стрелке, что и Биржа, оно не стало ее достойной соперницей – вот что на самом деле удручает петербуржца. Потому что именно сильные смелые жесты и были традицией города, начиная с самого его основания (которое само по себе – модернистский жест). Глядя на Петербург сквозь призму модернизма, мы с изумлением обнаружили, насколько радикальны в своем новаторстве Адмиралтейство и Александринка, Инженерный замок и Кунсткамера, да хоть бы и Домик Петра I – деревянный, но не имевший ничего общего с русской избой! Мы увидели Петербург как город перманентного модернизма и даже хотели в какой-то момент ввести эти объекты в книгу отдельными текстами, но решили, что так она станет слишком похожа на обычный путеводитель. А может быть, испугались, что модернизм Росси и Воронихина затмит модернизм Жука и Сперанского…

Ленинград оказался плохим плацдармом для утверждения советской архитектуры. Два века существования его в качестве столицы обеспечили ему высочайшее качество строительства и осмысленность планировки. Поэтому, невзирая на пафос «колыбели революции», должного идеологического оформления в смысле архитектуры и градостроительства он не получил. Ни одного по-настоящему революционного проекта после 1917 года так и не было реализовано: не построено ни одной высотки, не прорыт Новый Обводный канал, не разбит Центральный городской парк, не возник новый центр вокруг Московского проспекта, а главный новый дом города (Дом Советов) так и не нашел себе достойного применения. Череда несвершений продолжилась и в 1960–1980-е: не состоялся «Морской фасад» города, не продолжились проспекты «трезубца», не получилось ни одной полноценной площади… Но сказать, что модернистский запал иссякает в эпоху модернизма, было бы неверно.