В конце длинного коридора горит свет – тусклая лампа освещает небольшой участок пространства, и рассмотреть можно только широкий дверной проем. В пятне света пляшут неясные тени. Длинные, вытянутые силуэты людей – они словно движутся в танце, сменяя друг друга. Сходятся и расходятся, не давая понять, что всё-таки происходит.

Она уверена, что бежит на свет со всех ног. Нечёткий рисунок обоев не двигается ни на миллиметр. Бежит, но остаётся на месте. Чувствует, как быстро бьётся сердце и как поселяется где-то в душе необъяснимый, животный страх. Откуда-то она знает, что в конце коридора не ждёт ничего хорошего.

– Прячься! – слышит она женский голос. Такой знакомый и такой чужой одновременно.

Замерев на месте, прислушивается к доносящимся звукам: к возне и грохоту, к очередным крикам. Мужским и женским. Кажется, что там, где горит свет, сейчас полно людей, но она никого из них не знает. От кого ей нужно спрятаться?

В обратную сторону она бежит по-настоящему. Поворачивает за угол и оказывается в маленькой заставленной мебелью комнате. Кровать у окна разобрана, на ней и около неё валяются игрушки – новенький плюшевый медведь, кукла со спутанными волосами и несколько кубиков. Она спешно заталкивает всё под кровать, словно тоже пытается спрятать, и невольно вскрикивает от боли.

В ладонь впивается иголка от приколотой к медведю броши. Она крепко прижимает к себе игрушку. Та, ровно как и украшение, кажется ей по-настоящему важной, ценной. Она не может оставить их здесь, а если спрячет туда же, куда и всех остальных, то их обязательно найдут.

Шторы на приоткрытом окне колышутся от ветра. На улице уже темно – точно так же, как в комнате. Не горят фонари, не видно фар проезжающих мимо дома машин. Откуда-то ей известно, что улица эта спокойная и тихая, машины тут ездят редко. Особенно ночами.

Из коридора слышатся тяжелые шаги, и она судорожно мечется от забитого одеждой шкафа до небольшого столика у окна. Не может выбрать, не может понять, где её не станут искать. Страх подгоняет, заставляет нервничать сильнее и крепче сжимать в руках небольшую брошку. Рана на ладони кровоточит.

Когда в дверях наконец-то появляется чужой силуэт, она прижимается спиной к столу. Не успевает спрятаться. Ей не разглядеть ни лица, ни одежды этого человека. Он напоминает тень – громоздкую, мрачную и неясную. Чёрное пятно.

Он подступает все ближе и ближе. Страх сдавливает горло, иногда она забывает дышать. Забирается на небольшой стол и понимает, что единственный выход – прыжок вниз. Выбраться на узкий карниз, по водосточной трубе спуститься на мощеную дорожку во дворе, на мягкий и влажный от росы газон.

Стригут его каждую среду. Об этом она точно знает.

– Не надо было выходить в коридор, – голос у чёрной тени искаженный и неясный. То ли мужской, то ли женский – она понимает слова и чувствует интонации, но больше ничего. Тень злится. – Тогда не пришлось бы.

Она группируется всем телом и жмурится от страха, стоит только тени подойти вплотную, но удара так и не следует. Когда она открывает глаза, то видит только окно. Оно отдаляется от неё все сильнее и сильнее, а из-за колышущихся занавесок сверкают чьи-то глаза. Их блеск – всё, что она помнит.

Когда она понимает, что падает, становится слишком поздно. Крик застревает в горле, от удара спиной о землю из лёгких выбивает весь воздух. Боль прошивает тело от макушки до поясницы, хочется подняться или хотя бы перевернуться на живот, но она не может пошевелиться.

Чужих глаз больше не видно.

Ванесса Кларк просыпается в своей кровати в интернате под названием «Дом Святой Марии». Этот сон снится ей уже третий месяц, и каждый раз обрастает новыми деталями. Сначала она видела лишь коридор, потом появился голос, за ним – черная тень, а теперь она всё время падает.

По освещенному лунным светом потолку бродят тени, и на мгновение ей мерещится то самое окно. Она вздрагивает. Что происходит во сне? Ей кажется, будто когда-то это случилось на самом деле, но ведь ей ещё в детстве говорили – родители погибли в автомобильной аварии. Разбились насмерть, а она выжила лишь чудом, отделалась тяжелой травмой позвоночника.

Ванесса с грустью поглядывает на стоящую у кровати инвалидную коляску. В отличие от своей соседки по комнате, она давно уже не ходит сама. Когда-то, когда она жила дома вместе с бабушкой, та рассказывала об аварии. Рассказывала, потому что она сама ничего о ней не помнит. Вся жизнь до пяти лет – сплошное черное пятно, кое-как залатанное рассказами бабушки и мистера Джейсона – её преподавателя из начальной школы, ставшего близким другом семьи.

Того самого мистера Джейсона, который несколько лет назад устроился воспитателем в «Дом Святой Марии».

Кое-как сев на кровати, Ванесса касается пальцами висков. Голова неприятно гудит, да и сна теперь ни в одном глазу. Хочется выбросить из головы длинный коридор и сверкающий взгляд жуткой черной тени, но теперь она видит их повсюду: в темных уголках комнаты, под кроватью соседки. И Ванесса уверена, что приоткрой она дверь в комнату – за ней обязательно окажется тусклый свет.

К своим семнадцати годам она научилась управляться со всем сама – умеет без травм спускаться с кровати, подтягиваться на руках и устраиваться в коляске; может легко проползти по комнате и без коляски вовсе. К своему недугу она привыкла быстро. Но Ванесса знает, что стоит ей показаться в коридоре посреди ночи – и ничего хорошего из этого не выйдет.

Оставаться в постели невыносимо.

Она старается вести себя потише и замирает каждый раз, когда соседка ворочается. Почти не дышит и медленно, осторожно двигается в сторону двери, кое-как устроившись в коляске. В ночной тишине шорох колес, скрип дверных петель и даже дыхание звучат оглушительно громко. Ванесса уверена, что одно неосторожное движение – и она всех перебудит. И соседку, и воспитателей, и даже сторожа с первого этажа.

В длинном коридоре темно и пусто. Из окон льётся искусственный свет горящих на улице фонарей. Подъехав к одному из них поближе, Ванесса смотрит вдаль – нет ни мощеной дорожки, ни газона. Лишь серый асфальт и обтянутый металлической сеткой простенький забор.

Ничего общего с пейзажем из сна. Она вдруг представляет, что случится, выпади она из окна. Первый этаж – сломает руку, да и всё на этом. Во сне же она летит так долго, что кажется, будто падает этажа с десятого. Откуда-то она знает, что лишь со второго.

Ванесса уверена, что сон – никакой и не сон вовсе. Она вспоминает. Так ведь говорил врач много лет назад? Амнезия может оказаться временной и когда-нибудь она всё вспомнит.

По ночам в коридорах спокойно, и ей хочется, чтобы так было всегда. Никто никуда не несётся, никто не торопит и не смотрит то с сочувствием, то с неприязнью. Ванессе не нравится, когда её пытаются жалеть. Не нравится, когда думают, что её жизнь неполноценна лишь потому, что её ноги не работают как надо. Противно. По ночам смотреть на неё некому.

Она едва успевает проехать половину коридора, когда в самом конце загорается свет. Ванесса вздрагивает. В тусклом свете виднеется длинная тень, и она невольно пятится назад, перебирая ладонями по колесам.

«Прячься!» – крик из сна эхом отдаётся в сознании.

– Что ты здесь делаешь, Ванесса? – из-за угла выходит мистер Джейсон с фонариком. Вид у него уставший, под глазами залегли глубокие тени, а обычно зализанные назад темные волосы взъерошены. – Уже несколько часов как был отбой.

Она с облегчением выдыхает. Мистер Джейсон – не просто не жуткая тень из её сна, а ещё и воспитатель, с которым всегда можно договориться. Встреть она миссис Донован – за глаза все воспитанники интерната зовут ту Мегерой – и никакими оправданиям было бы не спастись.

– Не спится, – честно признается Ванесса. Смотрит внимательно, щурится от непривычно яркого света. – Вам никогда не снились кошмары? Знаете, одни и те же, как будто зацикленные.