А на самом деле получилось так, что Степан провел Ивана в новое, прежде им не виданное место — наверное, в библиотеку, — где кроме шкафов с книгами ничего почти что не было, только в одном углу стоял один маленький диванчик. А на диванчике сидел Никита Иванович, одетый очень просто, по-домашнему, и держал в руках раскрытую книгу. Когда Иван вошел, Никита Иванович отложил книгу, улыбнулся и сказал:
— Здравствуй, голубчик.
Иван поклонился.
— Проходи, чего ты там остановился, — продолжал Никита Иванович.
Иван прошел. Теперь Никита Иванович смотрел на него снизу вверх и молчал. Вид у Никиты Ивановича был такой, как будто он всю ночь не спал. И это было не от радости, потому что глаза у Никиты Ивановича были очень невеселые. Это только губы у него улыбались, это он только хочет казаться веселым, подумал Иван, значит, не заладилось у них там что-то. И тут же поправился: у нас! И даже уже хотел было начать благодарить Никиту Ивановича за то, что он так удачно похлопотал за Базыля перед Кейзерлингом…
Но Никита Иванович вдруг поднял руку, давая понять Ивану, чтобы тот молчал, и вдруг сказал такое:
— Тебе, голубчик, Гриша кланялся.
— Какой Гриша? — с удивлением спросил Иван.
— Алешин старший брат. Орлов.
Иван молчал. После опасливо спросил:
— За что?
— Как за что? За весточку, — ответил Никита Иванович и даже улыбнулся. Но тут же опять стал серьезным и продолжил: — Я ему про Морье рассказал. И Гриша поначалу очень опечалился. Прямо белым стал как полотно. А после быстро отошел и даже изволил смеяться. И чарку выпил, и сказал, что-де низкий поклон тому, кто… Э! — громко сказал Никита Иванович, перебивая сам себя. — Да кто Гришу не знает! Гриша горяч. Но! — и тут Никита Иванович даже поднял вверх указательный палец. — Гриша слов на ветер не бросает. И теперь уже того не будет, что было раньше: Иоаннушкина карта бита. Намертво! Гриша сказал, что Иоаннушке оттуда никогда уже не выбраться! Замуруем, сказал, дверь, а надо будет, так и окна тоже!
Иван опустил глаза, потому что смотреть на Никиту Ивановича ему уже совсем не хотелось. Никита Иванович тут же сказал:
— Молод ты еще, голубчик. Очень молод! А здесь так нельзя. А надо так, как Гриша, хоть он и подлец. Но не может быть в одной державе столько государей. Была у нас уже однажды смута, и довольно. И Иоаннушка пускай смирно сидит, все его карты биты. И также Петр Федорович тоже пусть сидит и не играет. Да он и с самого начала не хотел играть, он первым бросил карты и отрекся. Теперь кто еще остался? Только государыня. Но государыне теперь нет веры, даже у Гриши. Гриша, я думаю, сегодня ей сцену устроит. И остается кто?
И тут Никита Иванович вдруг замолчал. Иван поднял голову и посмотрел на него. Никита Иванович широко улыбнулся и продолжал почти что нараспев:
— И остается только кто? Павел Петрович. — И уже строго, почти грозно продолжал: — Потому что он кто? Он Петру Федоровичу законный наследник, единственный сын. То есть вот кто наша слава и надежда — это он, Павел Петрович! И мы должны ему в этом помочь. Ибо вся наша держава и мы в ней все, чьи мы? Его! Разве не так это? Чего молчишь? Ведь так?
— Так, — тихо сказал Иван.
— Вот то-то же! — радостно воскликнул Никита Иванович. — И так же о тебе, о твоем деле теперь по закону можно говорить и даже требовать. Ведь это имение, эти Великие Лапы, они же триста лет были вашими, и, значит, они и дальше должны только вам принадлежать, и мы вам в этом поможем, и не отступимся, пока своего не добьемся, точнее, вашего. И так же… — Но тут Никита Иванович вдруг как-то странно поморщился, однако почти сразу же опять заулыбался и продолжил: — И так же Макьинская Грива должна быть возвращена своим законным владельцам. И я уже велел Носухину срочно написать об этом Аграфене Павловне, дабы она не беспокоилась, что мы ее забудем. Я…
— Аграфене Павловне? — спросил Иван. — А почему не Семену?
Потому что Макьинская Грива, разве он о ней не слышал?! Это же была Семенова земля, исконная, еще его отец сколько за нее судился, и все без толку. А Аграфена — это Семена младшая сестра. А что тогда Семен, что с ним? Вот о чем Иван тогда успел подумать, глядя на Никиту Ивановича. А тот молчал. Тогда Иван сказал:
— Так что же это такое тогда? Где Семен?
— Не знаю, голубчик, не видел, — тихим голосом ответил Никита Иванович. — Он же так до сей поры и не вернулся. И я не знаю, что и думать.
— Да как не знаете?! А зачем тогда Аграфену Павловну беспокоить? Вдруг Семен вернется! Вот прямо сейчас!
Но это Иван так только говорил, а на самом деле он уже все понял, просто верить в это не хотелось. Так и Никите Ивановичу тоже не хотелось прямо говорить об этом. И поэтому он сказал так:
— Да ты не кричи, голубчик. Чего тут кричать. Майор Губин как уехал, так и не вернулся. Никто не знает, где он. И мы уже в полиции справлялись. Нет, говорят, ничего такого вас интересующего вчера не случалось. Вообще, говорят, день вчера был на редкость тихий, не разбойный. Только, говорят, на Охте был один случай. Ехал там какой-то человек, ему велели остановиться, а он как даст, как даст ходу! И, согласно последним распоряжениям, по нему стали стрелять. Но он и тогда не остановился, а погнал лошадей прямо в реку. Так они туда и въехали, и уже только по брюхо в воде остановились. К ним подбежали, посмотрели, а он уже готовый. А кто он такой и откуда, неизвестно, потому что никаких бумаг при нем не было. Только одет был как приказчик, и это все, что они о нем знают.
— А дальше что? — тихо спросил Иван.
— Пока что ничего, — так же тихо ответил Никита Иванович. — Я велел Носухину распорядиться, но чтобы без лишнего шуму. А то ведь отвезут на Смоленское и зароют в общей яме. А он же офицер! Разве такое можно допустить?!
Иван молчал. Да и Никита Иванович не хотел больше об этом говорить и поэтому тоже молчал. В дверь постучали. Да, сказал Никита Иванович. Вошел Степан, подошел к Никите Ивановичу и подал ему какой-то маленький листок. Никита Иванович прочел, что там написано, и, ничего не говоря, только согласно кивнул головой. Степан вышел.
— Этого еще нам только не хватало! — сам себе очень негромко сказал Никита Иванович.
И тут почти сразу же открылась дверь, и к ним вошел какой-то господин в простом сером кафтане и без орденов, и с лицом тоже простым и неприметным. Дверь за господином сразу же закрылась, но он дальше не пошел, а остался стоять при пороге.
— Иван Перфильевич, голубчик! — как будто бы в великой радости воскликнул Никита Иванович, быстро встал с дивана и пошел навстречу гостю.
Но гость ему в ответ только кивнул и уже повернулся к Ивану, и начал смотреть на него очень пристально. Тут уже и Никита Иванович остановился, тоже повернулся к Ивану, всплеснул руками и воскликнул:
— А я его тебе и не представил! Забыл! Да это же наш тот самый…
Но тут этот его гость, Иван Перфильевич, сильно поморщился и что-то быстро сказал по-французски. Никита Иванович развел руками и ответил, тоже по-французски. Иван Перфильевич поморщился еще сильней и опять что-то сказал. Никита Иванович что-то ответил. После чего они оба посмотрели на Ивана — и теперь Иван Перфильевич уже изволил даже улыбнуться, но как-то совсем не любезно, а Никита Иванович тихо, но твердо сказал:
— Ты не обессудь, голубчик, но мы тебя ненадолго покинем. Ты не скучай!
И они прошли мимо него, после прошли дальше, за камин, за дальний шкаф, потом там что-то скрипнуло — и уже после стало совсем тихо. Значит, там потаенная дверь, и они через нее вышли, подумал Иван, стоя посреди библиотеки. И так он еще постоял, подождал. А потом подошел к одному из шкафов. Там за стеклами стояло много книг, но какие это были книги, Иван читать не стал. Иван Перфильевич, опять подумал он, фамилия его Елагин, Никита Иванович о нем говорил, что это новый кабинет-секретарь царицы. И он не просто так сюда пришел! Им же одного Семена мало! Им же еще дайте этого ротмистра, он же Семенов приятель, их двоих в том возке видели. Но того уже убили, а этого еще нет. И тому, кто убил, за меткий выстрел рубль дали или даже пять — расщедрились. А Аграфене Павловне напишут, что-де ваш любезный брат, гвардии майор Семен Павлов Губин, в шести кампаниях бывавший, трижды раненный… Или ничего писать не будут? А так: просто приедет туда к ней Носухин, сядет за стол, напротив Аграфены Павловны, выставит перед собой шкатулку, возьмет ключик, откроет замочек, а замочек с музыкой, — и заиграет музыка, он откроет крышку и достанет оттуда бумагу, развернет ее, а там печати, подписи, и он начнет ей объяснять: вот это, Аграфена Павловна, банковское поручительство на ваше имя, это очень ценная бумага, и вы по ней в любом торговом доме или в банковской конторе, но только в Европе, конечно, можете получить как проценты, так и сразу всю сумму. Вот она, эта сумма, смотрите, вот здесь. Но лучше брать проценты, потому что… Но тут Аграфена Павловна вот так вот быстро-быстро заморгает, после достанет платочек, аккуратно утрет слезы, а после тихо спросит: а где Сеня? что с ним? И что Носухин ей ответит? А что он ответит Анюте? Или он не ей, а кому… А и в самом деле, подумал Иван, а ведь у него, у Ивана, никакой родни не остается, кому они повезут шкатулку? Или им так даже выгоднее, потому что економия? Иван сердито хмыкнул и поморщился. И как раз тут его окликнули:
