— Сиди, сиди! Чего теперь уже? Теперь уже как есть, так есть!

Иван сел обратно за стол. Камчатка негромко сказал:

— Я так думаю, что так оно и есть — ничего царь еще не знает. Из города же теперь выхода нет никому. Уже по всем дорогам караулы стоят. Входить входи, а выходить нельзя. Но кому надо, тем, конечно, можно. Но мы же не те, кому надо. И ты не тот!

Иван молчал. Камчатка еще раз сказал:

— Никому! — После сказал: — А царь спит. — После отставил кружку, и ему еще налили, он пригубил, отпил немного, после опять отставил кружку и сказал уже совсем сердитым голосом:

— Я, ваше благородие, не радуюсь. Царь же немец был хороший. Он простому подлому народу много добра сделал. Вот он хотя бы Рогервик закрыл. Ты в Рогервике был? Ты знаешь, что такое эта муля, которую там в море ведут, насыпают? А море там бездонное, ты эти камни кидай туда и кидай, от еще первого Петра кидают, между прочим, и никак не накидают. И не накидают никогда! Потому что место там проклятое! И этот Петр, немец, про это как прознал — а ему про это его немцы рассказали, — так сразу велел: нет, не позволю я свой простой подлый народ губить напрасно, а пускай он с пользой губится, а посему перевести его к чертям собачьим из Рогервика в Кяхту! А Кяхта — это хорошо, там до Китая близко. Из Кяхты, говорят, бежать куда способнее, чем из Рогервика. Там же какие стены, ваше благородие, кто через такие перескочит?! И там же мы на муле, место узкое, и караульные через каждые пять шагов, куда деваться? Только в море! А там попробуй выплыви! А караульные еще сверху стреляют. Там же, ваше благородие…

Но тут он вдруг замолчал и обернулся. Сзади него стояла Груня и что-то быстро-быстро ему говорила. Камчатка сперва слушал, а потом махнул рукой, а после даже сказал: пошла вон! Груня ушла. Камчатка помолчал, поморщился, после опять заговорил — теперь уже такое:

— Вот так, ваше благородие! Я царя Петра-немца любил. Он же сколько народу помиловал, когда на трон садился! Тысячи тысяч, вот сколько! Вот это доброе дело. Но, правду сказать, и покойная царица Лизавета тоже была добрая. Тоже, когда помирала, когда это почуяла, многих тогда велела вернуть и помиловать. Так и эта теперь тоже, Катерина ее звать, я знаю, тоже велит всех миловать. Потому что это ей какая радость, она же теперь царица самовластная! А когда придет ей срок, как станет помирать, так тоже опять объявит свою милость — и простой подлый народ пойдет на волю. Вот это славно! И что тогда из всего этого получается? Да вот что: что чем они скорей там, наверху, меняются, тем нам здесь, внизу, чаще милость! Разве не так? Или так?

Иван молчал. Камчатка тоже помолчал, потом заговорил, теперь очень насмешливо:

— Эх, ваше благородие! Да разве это непонятно…

Но вдруг опять замолчал и повернулся к прилавку, к дверям. Иван тоже посмотрел туда и увидел, что это пришли солдаты, трое или четверо, опять измайловцы, и что-то громко говорят хозяину. Хозяин молчит. А тут входит еще один измайловец, теперь уже капрал, и он уже громко и внятно кричит, чтобы им подали водки — всем бесплатно! Потому что они Русь спасли от немца! Потому что матушка-царица так велела! Ну и так далее, и это уже очень дерзко. И еще они все были с ружьями — и это в такой тесноте! Камчатка сразу встал, грозно глянул на солдат, после велел своим:

— А ну их вон! А то что это за разбой такой?! Почему это вдруг даром! А ну!

Его душегубы поднялись и быстро пошли к прилавку. И там сразу стало совсем шумно, душегубы теснили солдат, солдаты были уже крепко пьяные, а тут еще их капрал сбил их с толку — он вместо того, чтобы теснить навстречу, стал громко, в крик объяснять, что их гнать нельзя, они на службе, они ищут злодея — и будут искать его здесь, как они его везде искали, но нигде такого зверства не было, везде им наливали, а здесь что, не православные, им что, разве не радостно, что царь поехал на охоту и убился с лошади, а царица с царевичем живы, а злодей драгунский офицер — это не иголка, а Петербург не стог сена, злодея все равно найдут, они сюда еще придут, и уже придут взводом и будут стрелять…

А больше его слышно не было, потому что его вытолкали в дверь, и его солдат следом за ним, только один остался, самый пьяный, его взяли под руки и посадили за ближайший стол, подали чарку — и он выпил и запел про генерала Краснощекова. Очень хорошая песня, подумал Иван. А Камчатка смотрел на него и молчал. Вернулись его душегубы. Один из них спросил, где немец. А и вправду, подумал Иван, их немец куда-то пропал. Это ничего, сказал Камчатка, это не тот немец. Иван пожал плечами, промолчал. Тогда Камчатка вот так усмехнулся, после вот так через стол наклонился и очень негромко сказал:

— А я, ваше благородие, сразу почуял, что ты не простой.

— Что не простой? — спросил Иван.

— А ничего! — сказал Камчатка. После резко повернулся и грозно окликнул: — Груня!

Сразу откуда ни возьмись явилась эта Груня, эта кривая девка. Камчатка кивнул на Ивана и грозно сказал:

— Вот что, Груня! Ваше благородие устал, намаявшись, и хочет отдохнуть. Покуда эти ваньки не пришли! Так ты сведи его в бильярдную! И быстро!

— Э, нет! — сказал Иван, вставая.

— Что нет? — так же спросил Камчатка, и он тоже встал. — Ты, ваше благородие, меня еще вон как вспомнишь. А пока бы отдохнул! Чего не отдохнуть? А мы их здесь покараулим. Ну!

А тут еще и эта Груня подвернулась! Сказала:

— А я сразу говорила, предлагала. А он не пошел!

— Молчи! — грозно велел Камчатка.

Груня быстро-быстро закивала и взяла Ивана за рукав. Иван шагнул к ней — и они пошли, повернули за печь, а там еще прошли по тесноте и темноте, после опять повернули — и там уже было светло, а посреди и в самом деле стоял бильярдный стол. Груня тихо засмеялась и сказала:

— Можно вина накрыть, если желаете. Я принесу. Или, если голова кружится, так я вам постелю.

— Постели! — сказала Иван.

Груня засмеялась, не поверила.

— Постели! — опять сказал Иван, и это уже грозно.

— Сейчас, сейчас! — сказал Груня и быстро ушла.

А Иван так же быстро обошел вокруг бильярдного стола, подошел к окну и навалился, зацепился, вынул раму и поставил ее рядом, при стене, пролез в окно и соскочил вниз, в палисадник, пригнулся и быстро, но с опаской, хоронясь, пошел вдоль стены. И он бы ушел совсем! Но вдруг его окликнули:

— Герр ротмистр!

Иван остановился, оглянулся…

Сзади него стоял тот самый немец из трактира, который там вдруг куда-то пропал. А вот теперь он стоял здесь и улыбался. Да еще выставил руку вперед и сказал:

— Вам туда нельзя, герр ротмистр.

Это он показывал туда, куда вдоль стены шел Иван. Иван глянул туда. Там, между забором и стеной, был виден кусок улицы, и никого там не было. Иван опять посмотрел на немца. Немец сказал:

— Там бунтовщики, их много. Зачем вам туда? Вам лучше сюда, — и он указал себе за спину.

За спиной у него был сарай, там через открытую дверь было видно, что в сарае свалены пустые бочки. Мышеловка, подумал Иван. Но тут на улице раздался шум, Иван опять глянул туда. Теперь там и вправду показались солдаты. Они шли к трактиру, их было десятка полтора, не меньше, и вел их уже не капрал, а офицер.

— Клаус Клямке, негоциант, — сказал немец, приподнял свою шляпу и тут же продолжил: — Всегда был и остаюсь на стороне законной власти. Пожалуйте сюда, герр ротмистр! — и он опять указал на сарай.

А солдаты были уже на крыльце, слышно было, как они там на кого-то заругались. А вот уже бьют в дверь и входят! Иван шагнул к немцу. Немец, ничего не говоря, развернулся и пошел. Но не в сарай, а за него, и там, между одним сараем и вторым, они быстро перебрались на соседний двор. В соседнем дворе было пусто. Зато сзади, во дворе трактира, раздался громкий шум, как будто там началась драка, а вот уже и начали стрелять из ружей.

— Глупости! — сказал на это немец, даже не оглядываясь. — Пьяные бунтовщики. А нам сюда!