— Сторожат! И это правильно, — тихо сказал Семен. — Здесь же вот такие форели! А народ жаден!

Они подошли к самой сторожке, очень тихо, после Семен глянул туда, тоже с большой опаской, и сказал:

— Нет его. А я думал, он будет дрыхнуть.

— Стоять! — грозно сказали сзади. — Убью! — а после клацнул курок. Тульский, узнал Иван и тут же подумал: он один, значит, надо спокойно! И, поднимая руки, повернулся посмотреть…

И сердито плюнул под ноги! Потому что это был Митрий, Семенов денщик, одетый вольно. И без ружья! Да это же, вспомнил Иван, его любимая шутка такая — клацать языком, очень похоже.

— Дурак! — сказал Семен. — Десять суток!

— Есть! — сказал Митрий.

Семен стер пот со лба, потому что он же тоже не железный, и строго сказал:

— Докладывай.

— А чего докладывать, — сердито сказал Митрий. — Здесь все тихо, ваше благородие, спокойно. Означенный субъект содержится надежно. Караул несется справно, никого к нему не допускают. Да никто про него и не знает.

— А про тебя? — спросил Семен.

— И про меня тоже, — сказал Митрий. — Только этот знает.

— Часто ты с ним видишься?

— Как вы отъехали, так только один раз.

— И что?

— А то, что я ему сказал, что как вы вернетесь, я дам ему знать.

— Хорошо, — сказал Семен. — А он что говорил? Субъект все сделал?

— Нет, — тихо сказал Митрий и еще даже мотнул головой. Потом прибавил: — Этот сказал, что субъект говорил, что делать этого не будет.

— Почему?

— Не знаю, — сказал Митрий. — Потому что а кто я такой? Он, что ли, мне будет докладывать?!

— Ладно, — сказал Семен очень спокойным голосом, вот только смотреть на него было страшно. — Иди, зови этого.

Митрий сердито утер нос, развернулся и ушел в кусты. Семен сказал садиться, они сели прямо на траву. День был жаркий, солнце было еще высоко. Семен молчал, и Иван тоже. Так они еще долго сидели, может, с четверть часа, после Иван не утерпел и спросил, далеко ли отсюда дворец. Недалеко, сказал Семен, пять минут ходу. Но не всякому пройти, тут же добавил он, потому что дворец оцеплен. Караулят гренадеры, преображенцы, первый батальон, поротно. Так, может, он и не пойдет, сказал тогда Иван. Может, и нет, не стал спорить Семен. А что нам тогда делать? — спросил Иван. Там будет видно, ответил Семен, и они опять замолчали. После еще примерно через четверть часа Семен встал, велел Ивану никуда не отлучаться, ждать, и ушел — тоже, как понял Иван, в сторону дворца.

Оставшись один, Иван лег. Дело было уже к вечеру, вокруг было тихо, спокойно. Иван закрыл глаза, но тут же испугался и повернулся ухом к земле, после опять закрыл глаза и начал думать об Анюте, как он в следующий раз уже не будет сомневаться, а возьмет любую подорожную и они уедут отсюда как можно скорей. А в Лапах что! И там тоже живут люди, и он поэтому…

И он заснул. Спал он немного, может с полчаса, и проснулся оттого, что прижатым к земле ухом почуял шаги — и сразу сел, одернул на себе одежду, будто он был в мундире. Шаги были свои, он их узнал.

И не ошибся, потому что к нему вышли Семен с Митрием. Митрий нес полкаравая хлеба и бутылку, а Семен был с пустыми руками. Семен сел рядом с Иваном, а Митрий полез в сторожку накрывать, как он сказал.

Сторожка — это слишком громко называется, а на самом деле это был просто шалаш. Митрий вытащил оттуда скатерть, расстелил, поставил на нее бутылку и три кружки и стал резать хлеб. При этом он еще сказал, что если кто придет, то скажем, что вы пришли за форелью, за ворованной. Скажем, сказал Семен. А где тот человек? — спросил Иван. Придет, сказал Семен. Митрий налил по половинке, они выпили и закусили хлебом с луком. Лук у Митрия был свой, как он сказал. Митрий еще налил, и они еще выпили.

А тот человек все не шел и не шел!

А после вдруг пришел. Но не совсем вдруг, потому что Митрий вначале застыл, прислушался, а после поднял палец и повел им по кустам, кусты раздвинулись, и из них вышел маленький человек в лакейской ливрее. Подходи, садись, сказал Семен. Человек подошел, сел. Семен посмотрел на Митрия. Митрий взял еще одну кружку, но человек сказал: нам этого нельзя. Семен сказал: ладно, и Митрий убрал кружку. Маслов? — спросил Семен. Маслов, ответил человек, после добавил: Нил Маслов. Нил, сказал Семен, — река такая, знаю, после строго посмотрел на Маслова (а это так звали того лакея) и с большим значением спросил:

— Что у вас здесь нового?

— Ничего, — ответил Маслов, — все по-старому. Государь жив-здоров.

— Как же здоров, — сказал Семен, — когда он вчера просил прислать ему врача?!

— А вы откуда это знаете? — тут же спросил уже Маслов.

— Письмо читал! — сказал Семен.

— А письмо было не вам, — сказал Маслов, — а государыне написано. Так вас что, государыня сюда прислала?

— Дурак! — в сердцах сказал Семен.

Маслов ничего на это не ответил.

— Ладно! — сказал Семен. — Можешь мне верить, можешь нет. И он тоже как хочет. Пусть верит другим. Пусть Алешке Орлову! Алешка из него душу еще вытрясет! Вот ты это еще увидишь, Нил!

Маслов опять ничего не сказал, а только укоризненно нахмурился и посмотрел на Ивана. Тогда и Семен повернулся к Ивану и очень сердито сказал:

— Нет, ты только послушай, Иван! Я в прошлый раз им говорю: так нельзя делать! Я говорю: если он ничего не напишет, так это тогда ей все достанется! Или еще кому! А он что на это ответил?

Тут Семен опять повернулся к Маслову. Маслов пожевал губами и сказал:

— Государь сказал, что это ему теперь безразлично. Что Россия никогда его не любила и любить не будет. И поэтому он уезжает, он больше не хочет ее знать, и, в силу этого, ему все равно, кого она теперь предпочтет, с кем свяжет свою судьбу — с Катрин, или с Паулем, или даже с кем-либо еще. И он так государыне и написал. Вы это, второе письмо, тоже читали?

— Нет! — сказал Семен. — Но какая разница… — и замолчал, только махнул рукой.

А вот зато Маслов продолжал:

— И он написал государыне именно вот что: что ему здесь ничего не нужно, а он хочет только одного — чтобы ему позволили как можно скорее уехать отсюда домой, в Голштинию.

— И дать ему с собой арапа Нарцисса, песика Дружка, скрипку и Екатерину Воронцову! — быстро закончил за него Семен. — Да об этом уже весь Петербург знает, ты знаешь об этом?! И все над ним смеются. Отпустить его, ага! В Германию, к Румянцеву. К шестидесяти тысячам войска. Да она что, белены объелась, чтобы его отпускать?! Да лучше она его своими руками задушит, если что! Если…

Но тут Иван схватил Семена за плечо, и Семен замолчал. Потом тихо сказал:

— Да, я что-то раскричался. Но ладно. Так вот слушай еще раз, Нил Маслов! Известный человек ему еще раз говорит: пусть перепишет отречение на имя Павла Петровича. Я знаю! Он опять будет кричать, что это не его ребенок. Ну и что? А он чей? А все мы? Не это главное, скажи, никто не видел, как его рожали, а главное то, как это и где после было прописано. Так вот! Напоминаю: Павел по всем бумагам, законно его родной сын и наследник. А не будет царем Павел Петрович, будет тогда, скажи, Алешка! И я не шучу! А это известный человек только вчера доподлинно узнал, она сама ему это сказала: что когда его убьют, она выйдет за Гришку, а ихнего Алешку, прижитого с Гришкой, которого Шкурин украл и до поры до времени припрятывал, они официально объявят наследником! Он этого желает, да? Чтобы на трон его деда Орловы сели, да?! Тогда пусть так и передаст: желает! Ты, Маслов, сбегай к нему, сбегай, а мы пока посидим, подождем, бутылочку уговорим и за второй пошлем… А ты принесешь ответ. Или сразу манифест, понятно?! И не сиди, иди отсюда! К нему! Я кому сказал?!

И тут Семен даже вскочил. Маслов тогда тоже вскочил, быстро поклонился и ушел. Семен сказал:

— Ну вот! — и замолчал.

И Иван тоже молчал. А Митрий и подавно, потому что когда Семен бывал так серьезен, Митрий его побаивался. Поэтому он только взял бутылку и хотел еще налить. Но Семен покачал головой, и Митрий не стал наливать. Так они еще немного помолчали, может минут пять, потом Семен сказал: