— Я уже лишил ее всех возможностей выбора в жизни, — говорю я. — Когда мы, в конце концов, переспим, то потому что она решила сделать этот шаг.

— То, что я видела в лифте, нельзя назвать первым шагом. — Она качает головой. — Воздух вокруг вас двоих практически гудит от сексуальной энергии. Я начинаю думать, что было бы прекрасной идеей запереть вас двоих в комнате и уйти.

— Она все еще злится на меня.

— За то, что женился на ней?

— Не думаю, что сам брак сильно ее беспокоит. Дело в другом. — Я наливаю себе еще кофе. — Я заставил ее уволиться из больницы.

— Она не хотела уходить с работы?

— Нет. Возможно, если бы ситуация была другой, мы могли бы что-нибудь придумать, но сейчас, когда ирландцы на пороге войны, я не могу рисковать.

— Значит, ты бы позволил ей работать, если бы не ирландцы?

— Возможно. Если бы она согласилась перевестись в гинекологию или педиатрию. Куда-нибудь, где нет пациентов-мужчин.

— Ты хочешь сказать, что ревнуешь?

— Я не ревную. — Я делаю глоток кофе. — У меня просто неконтролируемое желание убить любого мужчину, который хотя бы взглянет на мою жену.

Мама смотрит на меня несколько секунд, затем кладет руки на стол и наклоняется вперед.

— Я искренне надеюсь, что это мимолетное увлечение, — произносит она. — Боже, помоги ей, если ты действительно зациклился.

— Прозвучало зловеще.

— Потому что так оно и есть. У тебя всегда были проблемы с общением с людьми, с самого детства. Она слишком молода, чтобы справиться с кем-то вроде тебя.

— Илария, пожалуйста, ты говоришь так, будто я психопат.

Мама вздыхает и переводит взгляд на что-то позади меня. Она не отводит глаз от этого места в течение нескольких минут и, кажется, над чем-то глубоко задумалась.

— Ты мой ребенок, Сальваторе. Я люблю тебя таким, какой ты есть, — заявляет она, а затем смотрит мне прямо в глаза. — Но мы оба знаем, что ты не такой, как большинство людей считают нормальным. Если я права и если ты и правда что-то чувствуешь к этой девушке, то сильно осложнишь ей жизнь. Ты знаешь, что становишься неразумным, когда на чем-то зацикливаешься. Тебе придется либо контролировать себя, либо кое-что ей объяснить. Иначе, в конце концов, она сбежит.

— Что, по-твоему, я сделаю?

Телефон в ее пальто пикает.

— Хотелось бы мне знать. Твой мозг устроен по-другому, сынок. Помни об этом. - Она достает телефон и смотрит на экран. — Козимо приехал. Я проверю Алессандро, а потом уйду.

— Интересно, ты утверждаешь, что ненавидишь «Коза Ностру», но при этом поддерживаешь отношения с одним из моих капо.

— Конечно, я ее ненавижу. Ты чуть не умер из-за этой чертовой семьи, — рявкает она, ее маска вежливости немного сползает. — Я до сих пор не знаю, как ты выжил. Ты не представляешь, что со мной было, когда ждала в больничном коридоре, молилась, чтобы вышел хирург и сказал, что ты будешь жить.

— Я выжил, Илария. И это было семь лет назад.

— Ты был на волосок от смерти и выжил не без последствий, — огрызается она, посмотрев на мою левую ногу, но быстро отводит глаза.

Потеря части ноги затронула Иларию больше, чем меня. Она до сих пор не смирилась. Я всегда стараюсь надевать протез, когда она рядом, потому что последние несколько раз, когда она видела меня без него, то уходила со слезами на глазах. Она сдерживала их, но я все равно видел.

Илария берет свое пальто, сжимает мое плечо.

— Позвони мне, если тебе нужно будет поговорить. Я заеду сегодня вечером, чтобы узнать, как дела у Алессандро.

Глава 17

Сквозь сон мне кажется, что за мной кто-то наблюдает, и я мгновенно просыпаюсь. Мне даже не нужно открывать глаза, чтобы понять, что это Сальваторе.

— Который час? — бормочу я.

— Три часа дня.

Боже, его голос пагубно влияет на мой полусонный мозг. Глубокий и сексуальный, вызывает у меня желание зарыться под одеяло и просто впитывать звук его баритона. Не слова, а тембр. Интересно, во время секса его тембр становится еще ниже? О нет, я не собираюсь прыгать в эту кроличью нору.

Я несколько раз моргаю, а затем открываю глаза и вижу, что Сальваторе прислонился плечом к дверной раме, рукава его черной рубашки закатаны до локтей, а две верхние пуговицы расстегнуты.

— Ты проверил ребят?

— Да. Они в порядке. — Он смотрит на Курта, который свернулся калачиком на подушке над моей головой. — Ты знаешь, что твой кот спит, положив хвост тебе на лицо?

— Да он с самого начала так делал. Я пыталась заставить его спать у изножья кровати, но ничего не помогает.

— Попробуй еще раз.

— Зачем?

— Потому что когда ты переедешь в мою спальню, я не хочу, чтобы кот спал на моей кровати.

— Я не планирую спать у тебя.

— А я планирую, Милена.

Сальваторе уходит, а я сжимаю бедра вместе, презирая себя за желание проводить каждую ночь в его постели.

В памяти всплывает эпизод в лифте и то, как приятно было прижиматься к его телу, чувствуя его твердый член. Вспоминая, как подавила стон, мне становится не по себе. Я изо всех сил стараюсь не поддаваться желанию побежать за ним и прыгнуть в его объятия. И иду в ванную, чтобы вымыть волосы.

Подняв ручную душевую лейку, направляю струю воды на клитор и ввожу палец внутрь. Наслаждение захлестывает меня, и, дрожа от удовольствия, представляю перед собой Сальваторе, его палец во мне взамен моего собственного, и со стоном кончаю.

* * *

За поздним обедом пишу сообщение Бьянке, спрашиваю, что у нее нового. Я также пытаюсь позвонить Андреа, но она не отвечает. Сальваторе нигде не видно. Вероятно, он либо спит, либо сидит в своем кабинете, замышляя месть ирландцам. Покончив с едой, отправляюсь в лазарет, чтобы проверить раненых.

Кивнув дежурной медсестре, убирающей в шкафчик лекарства, иду к Алессандро, который лежит на кровати у самой дальней стенки палаты. Он прокручивает ленту на телефоне, но когда я подхожу, опускает устройство.

То, как он буравит меня взглядом, крайне тревожно. Словно он анализирует каждое мое действие и реакцию. Я вижу по его взгляду, что он готов ко всему, и заметила, что он так поступает со всеми. То, как он наблюдает за людьми с таким пристальным вниманием, пугает.

Однажды я встретила похожего на него мужчину, ветерана войны, который вернулся из своей пятой командировки из Афганистана, с почти таким же взглядом в глазах. Он вел себя так, словно все еще находился на вражеской территории, готовый сражаться с повстанцами, скрывающимися за каждым углом.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, проверяя его капельницу. Он не отвечает, а просто смотрит, как я заменяю пакет с физраствором и делаю запись в карте у изножья кровати.

— Хорошо, — наконец говорит он.

— О. — Я театрально хмурюсь. — Он может говорить.

Алессандро одаривает меня очередным мрачным взглядом, затем берет телефон и продолжает листать. Я закатываю глаза и направляюсь к соседней кровати.

Я как раз меняю повязку на бедре Паскуале, когда телефон в моем заднем кармане вибрирует. Вероятно, звонит Андреа, поэтому я пропускаю звонок и продолжаю перевязывать рану. Однако как только звонок прекращается, то начинается снова. Я закрепляю повязку и достаю телефон. На экране высвечивается имя Сальваторе.

— Ты. Где? — выкрикивает он, как только поднимаю трубку, его голос смертельно тих.

— На одиннадцатом этаже. А что?

Он вешает трубку. Что-то случилось? Я собираю медицинские принадлежности и несу их в другой конец комнаты. Пока кладу неиспользованные бинты в шкаф, дверь справа от меня с грохотом открывается, и в комнату заходит Сальваторе. Я никогда не видела, чтобы он выходил из пентхауса без протеза или в безупречном костюме, но сейчас на нем только треники и он опирается на костыли.

Судя по удивленному выражению лица Паскуале, это не обычное явление. Как только Сальваторе находит меня взглядом, то ковыляет в мою сторону. Он не останавливается, даже когда подходит почти в плотную ко мне, и я отступаю назад, пока не упираюсь в стену.