Больше у них за столом разговора не было. Похлебав куриного супчика, старуха, покрывшись испариной, сразу же легла, сказав, что со стола уберет позже. Вытерев тряпкой руки, оставив посуду на столе, Тимофей Гаврилович еще некоторое время побыл в избе — походил от окна к двери, посидел на кровати около старухи, поглядывая на ходики, в два оделся и пошел обратно к скотному двору продолжать прежнюю работу. Вот берег, мост, ручей…
Дорогой он думал о хворающей старухе своей, о том, как коротка человеческая жизнь, как быстро проходит она — не остановить ее, не продлить на несколько лет хотя бы, не сделать вечной. Родился, прожил, что отведено тебе природой, — помирай. И между днями этими, рождением и смертью, столько всего приходится пережить человеку, что иной и жизни своей не рад. Дали тебе жизнь родители, поддержали на первых порах, а потом уже сам думай, что и как, располагай жизнью своей, детей наставляй на путь верный, приучай ко всему их, заботься, переживай, беспокойся. До конца своего…
Почти сорок лет прожили они со старухой мужем и женой, а всего на земле — по шестьдесят два: ровесники, оба осенние, сентябрьские. Казалось бы, вчера еще были ребятишками, бегали в переулке своем, играли в прятки, хоронясь в лопухах за сараями. Подросли, родителям помогать стали, в доме, на дворе. Еще подросли. Вот они уже парень и девка, летними вечерами приходили к мосту, где гармошка и песни и смех. Возвращались домой за полночь — там пара в переулке стоит, прижавшись к городьбе, там пара. Поженились Тимофей с Дашей. Ребенок первый родился, сын. Вот Тимофей уже мужик, не потому что женат — по годам. Деревня, работа. Плотницкая в основном. Второй ребенок. Заботы домашние, хозяйственные. Зима. Весна. Лето. Осень. Год за годом, год за годом текло время.
Все это Тимофей Гаврилович вспоминал на войне. А из последующих годов что сильнее всего запомнилось ему, так это возвращение и как жена встречала его. Довезли на всяких попутных от Пихтовки до Вдовина поздно уже. Ночевал он у Захаркина Ивана Ильича, давнего приятеля своего, а утром сельсоветская подвода повезла дальше его, в свою деревню. Отъехали версты полторы, за пасеку вдовинскую — глядь, из-за поворота к ручью Дарья бежит, узнала ведь от кого-то, что возвращается он. Тимофей Гаврилович соскочил с телеги, кинулся навстречу, нога незажившая подвернулась, и он завалился на бок, пытаясь схватиться за колесо. И как закричала она над ним, ловя руки, чтобы поднять. Вот когда понял он настоящую цену жены своей, Дарьи Степановны, с которой рос на одной улице, которую выбрал из всех тогдашних девок…
Скот, загнанный в летнюю загородку, стоял по колени в грязи, мок, понуро опустив головы. Петра рядом не было, не вернулся еще с обеда. Вид у молодняка был куда как хороший — Петр всё, старательный мужик, он совхозную работу от домашней не отличает. «Ничего, — мысленно сказал Тимофей Гаврилович, обращаясь к скоту, — потерпите, милые. Скоро двор будет готов, загоним в сухое помещение, соломки подстелем, сенца дадим. Переживем зиму, а там опять на вольные травы. Травы много, благодать вам. Отъедитесь, вес нагуляете. Ничего, все будет ладно. Телки коровами станут. Быков на мясокомбинат. В ранешнее-то время быки пошли бы в работу, а теперь… Сохраним, не пропадете. Добрый за вами человек ухаживает, Петр Яковлич. Вот кого должны благодарить своим спасением. Он вас поднял-выходил. А без него бы…»
Тимофей Гаврилович вошел во двор, сбросил дождевик и сразу же принялся за работу. Был бы Витька, пожалуй, закончили бы они сегодня с полом, завтра можно было бы приняться за крышу, но не получилось. Одному ему до вечера с половицами не управиться, как ни старайся. Уж он ли не старается. Да и пораньше надо на часок-другой пошабашить, баню пропускать нет охоты — суббота.
Что там Витька делает в такую хмарь? Славный он человек — веселый, добрый. И в работе нигде не лукавит. Молодой совсем — треть жизни, считай, не прожил. Вот переедет на центральную усадьбу, девку там себе подходящую высмотрит, женится, на свадьбу земляков пригласит, как же. Дети народятся, все пойдет своим чередом у него. Хорошо, что Витька согласился остаться с ними в зиму. А без него хана, делать нечего. Он и в работе первый, дров привезет на тракторе, сена, за хлебом во Вдовино сгоняет. На душе легче, когда такой человек рядом с тобой.
Ничего. Скоро ударят морозцы, снежок выпадет первый, пушистый да легкий, скроет грязь и белую, хрупающую под сапогами, промерзшую уже траву, скроет пни и колдобины, обрядит деревья. Небо поднимется, раздвинется за перелески, куропатки начнут подлетать к огородам, садясь на таловые кусты. Много их зимой, куропачей…
Все так будет, и на душе станет веселее. А работа — что ее бояться, всю жизнь работаем. Света нет — горя мало, при лампах просидим зиму-то одну. Годами, бывало, сидели. А потом подойдут праздники, пригласят друг друга в гости. Соберутся сначала у Тимофея Гавриловича, у Витьки, следом у Петра. И хоть во всех дворах будет поставлено на столы одинаковое почти угощение — холодец, картошка, тушенная с мясом, капуста с брусникой, соленые грузди, соленые огурцы, пироги с различной начинкой, блины, шаньги с творогом, а в рюмки нальют все ту же водку, купленную во вдовинском магазине, — не пойти нельзя: свои, обидятся насмерть. Сядут за стол, выпьют за праздники, за здоровье, поговорят, вспоминая, как отмечали, бывалочи, праздники и при колхозе, и при совхозе, ходили по дворам, гуляя у соседей и родственников. Витька возьмет гармошку свою, привезенную со службы, заиграет плясовую для Петра. Споют «Когда б имел златые горы», и «Бежал бродяга с Сахалина», и «Под окном черемуха колышется», кто-нибудь из баб от выпитого, от пережитого заплачет, ее начнут разом уговаривать, успокаивать — так и вечер пройдет. Утром на работу. Будут ждать Нового года, весны. А дальше видно будет, на центральную ли переезжать, на какую другую ферму. Пока — здесь. Три семьи — не пропадут. Дождь вот только сеет беспрестанно, тоску нагоняет. Ишь, заволокло все…
Главное сейчас для Тимофея Гавриловича — не разболелась бы вконец старуха, не слегла бы. А уж как сляжет, хлопот-забот добавится. Надо в больницу везти, а самая ближняя больница — в Пихтовке, за шестьдесят верст. Эх, вспомнишь вдовинскую больницу, что при сельсовете долгие годы была. И врача вспомнишь, Даникевича. Из ссыльных. Опытный такой да знающий на удивление. В сорок седьмом прибыл, в пятьдесят пятом распрощался. Все болезни, как толковали между собой бабы, насквозь видел. Чередом шли к нему. Уехал. Вот уж сколько лет прошло, а на памяти: душевный был. С ним и поговорить-то приятно. Больницу при совхозе вслед сельсовету поревели в Пономаревку, а врача нет. И по сей день нет. Из больницы медпункт образовался, медсестра в нем. Порезал руку — перевязку сделает, голова заболела — таблетку даст. Закрыли потому больницу: нет человека, специалиста с высшим образованием. Медицинским. Никак не могут найти, никто не едет сюда. Так и закрыли. Сколько разговоров было, запросы ежегодно делали — не дают. Заболел — езжай в Пихтовку, лечись — вот и весь сказ.
Включит иной раз Тимофей Гаврилович приемник, слушает «Последние известия», и вот среди прочих новостей передают, что столько-то врачей русских выехало в такую-то страну, чтобы жить там определенное время, оказывая населению необходимую медицинскую помощь. На Шегарку куда как ближе, а никто не желает ехать.
Расхворается старуха, придется в Пихтовку везти, класть в больницу, детей телеграммами вызывать. Зоя — та приедет скоро: рядом живет в областном городе, а вот Дмитрия — того не дозовешься, не докричишься. Ему и самолетом долго, а уж поездом — того дольше. В непогоду и от областного в день не доберешься.
Вспомнив о детях, Тимофей Гаврилович стал думать о них, что вот давно нет писем ни от дочери, ни от сына, не случилось ли чего плохого — дай-то бог, чтоб не случилось. Теперь уж, видно, к празднику пришлют поздравления и о жизни своей напишут, все ли у каждого благополучно. Зойка бывает каждое лето, хоть на день-два, а заглянет. Ребятишки ее толкутся тут постоянно, чуть не по сентябрь самый, до школы. Зойка, младшая, после восьми классов подала документы в техникум местной промышленности, закончила и какой год уже швейной мастерской руководит. Ателье называется, одежду мужскую шьют. Неплохая баба, работу свою, чувствуется, знает и любит, не нахальная с людьми, домовитая, родителей почитает, одно лишь плохо — уж больно слезлива. И плачется, и плачется. Этого не хватает, того недостает, а живут, слава богу, не хуже других. Квартира большая, четверо их на три комнаты, оба с мужем работают. Бывали со старухой в гостях, видели и квартиру, и обстановку. Ковры на стенах, и на полах всюду вроде ковров лежат, как называются, забыл Тимофей Гаврилович. Полы паркетные. Мебель дорогая, заграничная, одежды у Зойки — на воз не укладешь, платьев одних на плечиках висит… Старуха долго смотрела, дивилась…
