«Еще до войны…» Еще до войны Мы стали с тобой целоваться, как старики: Лоб, виски Тут тяжело, холодно, сплю в одежде, снова пишу стихи, Но хорошо: свободно «еще один житель поселка … рассказал……» еще один житель поселка … рассказал… еще одна жительница … рассказала… житель города … рассказал… тесть, зять, сын, муж, ребенок, свекровь не рассказали бабушка с дедушкой не расскажут но и того, что они рассказали, было довольно, чтобы знать наизусть, как дорогу до дома: п…т ветеран на уроке мира п…т как дышит старый насильник алкаш сердечник физрук мент охранник афганец грязный урод скотина хрипло и долго «все происходит на даче во время обеда…» все происходит на даче во время обеда я говорю нас всех гонят на бойню кто тебя гонит куда – (возмущенно, мне) Маша меня вот никто не гонит на бойню, – говорит Ольга Петровна, наоборот, я живу прекрасно, я не перестала есть мясо, но стала хуже его готовить Ольга Петровна прочитала Кутзее он написал, что те, кто кушают мясо, не замечают, что происходит Освенцим я говорю наш дух томится в неволе это все прутья одной решетки но в общем зачем это все говорю непонятно «и вот значит подходит к моему Мишке или моему Пашке…» и вот значит подходит к моему Мишке или моему Пашке некто в черной рубашке и говорит убью ты сейчас умрешь – звучит как правда, но это ложь потому что подходит татарин Дамир к п…дору Саше и говорит эй, еврейчик сам-то он кто – вопрос х…ый, к моему Мустафе подходит злобный израильский ортодокс-милитарист, надо придумать где это все происходит – скажем, в Германии ист если меня сильно обидеть, я начинаю отмахиваться рукой и говорить черт с ним, черт с ним но иногда говорю, как бабка – убить мало запретить это слово, тогда придется всего Шекспира, снова х…во, х…во снова и вот к моему Мишке подходит и говорит Мишка внутри и снаружи горит Мишке бросается в голову кровь Мишка спасается, но не нападает и Мустафу злобным вечером в Диком поле русский кинг-конг бутиратный заточкой колет страны ведут себя как два удава и кролик кролик один кролик значит, что все хорошо и его не спросили, а режут живьем повезло этому моему Сашке жить в вавилонско-пизанской башне в процессе ее наклона и окончательного падения в пропасть идей о том, кого еще надо убить увезти отсюда, замучать там чтобы она могла стоять вертикально чтобы народу было нормально вкусные колбасы из нашего мяса Гоша. * фалличность идеи как таковой и наш, Гоша, с тобой покрытых травой через тридцать лет ограниченный мертвый сюжет, наша слабая дохлая жизнь по сравненью с идеей убить … – о, наших обид раскаленный остов слава россии Гоша позволь себе эту малость грусть безнадежность нежность к твоим жидам это ты сам нет Гоша это не штырит не штырит нет – это я говорю тебе мертвый. этот Дамир еще спрашивал Сашу – скажи свое настоящее имя 2009 «год…»
год как разговор с варварами где-нибудь за морями хлеб, вода, – вот такой язык, числительные, привет, пока, почему так долго почему нужно так долго ждать чтобы заговорить на своем языке ликуя и забывая все кроме lick lips liquids лопастей крупных крылатых существ в глубине головы умеющих лишь умирать мелькать блекнуть потому что господь ничего не сохраняет «Как тело считывает дни…» Как тело считывает дни по освещенности кромешной Неявным светом озари Фонтанку, где мы приросли своей семейкой безутешной И розу зимнюю раскрой с моста Белинского, лицом к садам, спиной к проспекту За все твою любовь отдам, за сигарету Как я, как дождь среди зимы она читает переписку И просит нежной кутерьмы переведемся на английский Как страшно лампочки горят с утра на кухне одичалой Как страшно тело считывает дни которым положил предел Как тело считывает дни само собой, без повторенья Дыханье страшное чумы и мы одни как в день стихотворенья Сегодня ночью не буди Меня для истины печальной Я не хочу туда где ты И хлад прощальный |
