Пошел я тут на преподавательскую работу, не подумав. В смысле не думал я, что за эту работу так много платят. Меньше, чем нищим подают. Но больше, чем нищие просят.

Впрочем, требования немалые — лекции, семинары, экзамены и на студенток не смотреть.

Я не думал, что это так трудно.

Я думал: ну, расскажу им то, что знаю, и все.

Оказалось, надо рассказывать и то, что не знаешь. В этом случае они даже лучше слушают.

Вообще-то они умом дерзкие, можно позавидовать. Но можно и пожалеть. Когда наглость восхитительна, она перестает быть наглостью и становится как бы непосредственностью, граничащей с идиотизмом, без которого жизнь была бы совсем безрадостной.

Я это понял, когда еще на вступительных экзаменах собеседование с абитуриентами проводил. Проверял их на то, чего у них нет. На интеллект то бишь.

Честно говоря, я был тогда потрясен.

Нет, я, конечно, ожидал, что они чего-то не знают. Но я не думал, что до такой степени.

Вот я спрашиваю одного своего будущего студента:

— Кто ваш любимый композитор?

Он тотчас лихо отвечает:

— Бетховен.

Я обрадовался. Какой, думаю, умный, продвинутый мальчик. Задаю на радостях вопрос:

— А какие произведения Бетховена вы слушали?

Молчание. Я даже расстроился.

— Ну, как же, молодой человек, — говорю я расстроенный и оттого несколько витиевато, — вы говорите «Бетховен» и не знаете ни одного его произведения?.. К тому же вы же пришли на собеседование… Следовательно, могли бы про себя догадаться, что после вашего столь твердого и быстрого первого ответа может тут же последовать мой следующий вопрос, на который обязательно нужно будет тоже ответить?

Молчание опять. Абитуриент обмяк, погрузился в какие-то неведомые мне глубины мысли.

Тут я даже немного разозлился.

И, разозленный, но внешне спокойный, сдержанный, как кремень, говорю:

— Ну, хорошо. Не можете назвать ни одного произведения своего любимого композитора — пусть это будет результат вашей забывчивости. Или волнения. Но я тогда вправе задать вам еще один вопрос: а что вообще вы знаете о Бетховене, кроме незнания его произведений?

Вижу, парень оживился. И говорит:

— У него что-то с ушами было.

Я чуть со стула не упал.

— Что же у него, у Бетховена, было с ушами? — спрашиваю, вытаращив глаза.

— Рак, наверное! — отвечает мой собеседник, не моргнув.

А я на этом ответе заканчиваю собеседование и с криком «Вы — приняты!» начинаю свою преподавательскую деятельность. Не подумав.

2003

Прихожу к врачу на рынок. Он меня должен осмотреть.

— Идите сначала в кассу, сначала заплатите, а я потом для вас разденусь, — говорю я.

Он пошел, пришел, показал квитанцию, я разделся.

Он меня стал слушать. А бесплатная прослушка у нас запрещена.

Он еще заплатил. Потом говорит:

— Вам рентген нужен.

Ну, нужен так нужен. Только плати. Выкладывай, если ты хороший доктор.

Он мнется. Денег, видно, жалко. Я говорю:

— Кончай жадничать. Здоровье дороже. Ничего нет бесценней моего здоровья.

Он кивнул и дал деньги.

После рентгена меня повели на анализ мочи. Я там немного заработал, потому что мочи было мало. Врач говорит:

— Теперь кровь.

Тоже мне, испугал!.. Да за такие бабки я не то что кровь, я все с тебя спущу, вампир в белом халате. Давай деньги, ирод.

Он долго рылся в кошельке. Наконец, сунул приличную сумму. Затем покраснел весь, напрягся и сообщил самое неприятное:

— К сожалению… Вам нужна срочная операция.

Я ко всему был готов, но не к этому.

— Может, можно обойтись? — спросил я вкрадчиво.

— Нет-нет… У вас все запущено. Требуется хирургическое вмешательство.

— Ну, и как же мы решим этот вопрос?

— Я заплачу. Не беспокойтесь. «Зелеными» вас устроит? — Врач побагровел от нахлынувшего на него стыда.

— Устроит, отчего ж не устроит. Только мне нужна отдельная палата. С телевизором и чтоб окна на солнечную сторону.

— Все за мой счет! — закричал врач. — Все давно уплачено. Вы уж простите.

…Когда меня выписывали, врач бежал за мной до самого выхода. У ворот больницы он схватил меня за локоть:

— Произошла ошибка. Мы вырезали вам не то, за что платили. У вас был простой насморк.

— Сколько же я вам должен за это лечение?

Он назвал цифру, от которой теперь я всю жизнь буду здоров. Пришлось заплатить доктору. И я ушел с его рынка.

2004

В школе я был стабильным двоечником, но закончил с золотой медалью. Купил ее на Старом Арбате, аттестат зрелости подделал, так что образование у меня есть. Гораздо хуже с девчонками. Была, правда, у меня одна драная кошка в подъезде, но она царапалась, когда я ее пытался душить. Даже обвинила меня в попытке изнасилования, а я ее так любил, так любил, что лишь кастрировать хотел. Она сказала, что я изверг. А я не изверг, просто люблю животных больше, чем людей. Люблю их ласкать, а потом мучить. За это меня прозвали юным мучуринцем. В общем, после школы я еще примерно годик проваландался на любовном фронте — голодный солдат в чине секс-генералиссимуса, а как, извините, припрет, как дойдет до этого дела — дезертир!.. К тому же надоело быть у жизни в заднице, что делать — не знал, работать — не хотел, но мать заставила: поди, говорит, рядом с рынком в мясной магазин, там требуются рубщики мяса. Ну, я пошел, мне понравилось — а что? В руках топор, кости трещат, кровь течет — удовольствие. Да еще тебе за это деньги платят!

И вот однажды, ближе к ночи, приходит к нам с заднего двора мужик один с рынка и просит помочь. Я спрашиваю:

— А за сколько? Деньги вперед!

Он выкладывает приличную сумму и подмигивает:

— Надо наш рынок очистить.

— От кого?

— От вегетарианцев.

Я тогда про них где-то что-то слышал, но, честно говоря, никогда живьем не видел. Поэтому спросил: кто такие? А мужик мне подробно объяснил.

— Это, — говорит, — наши злейшие враги. После рахитов.

— А что плохого они нам сделали?

— А от них проходу нет на нашем рынке. Заняли все ряды. Сплошь овощи и фрукты. Ананасы и бананасы.

— Может, бананы?

— Ага, — говорит, — бананы и ананасы. А еще мандарины, арбузоны и всякая другая папайя. Тонны! С грузовиков всякой хурмой торгуют, а говядине нашей места нет. Все киви да киви, а родной свинине тесно. Что ни палатка, то бабка с дедкой торгуют репкой. И вообще надоели они нам своими чесночными запахами. Надо освободиться от их тлетворного воняния.

Я говорю:

— Давно пора. Наконец-то. А то пичкают наш народ этой своей зеленью. А наше мясо за рубль уже не продашь!

— Вот-вот. Ты парень, я смотрю, понимающий. Не возглавишь ли боевой отряд мясников?

— Возглавлю, почему бы не возглавить? Я ведь и обезглавить могу. Но только скажите мне, как вегетарианца от невегетарианца отличить?

— По внешнему виду, — объясняет мужик, — его нутра. Распорол ему живот и смотришь, чего там у него в нутре… А там у него исключительно растительная пища должна быть, которая разлагается по причине его гнилой натуры.

— Понял, — говорю. — Разрешите теперь вступить с этими гадами в прямые рыночные отношения.

— Вступайте! Но только помните: я к вам не приходил, поэтому ничего не говорил. Вы меня не знаете, поэтому я с вами не знаком. Вы все сами и без меня, а я где-то вдалеке, но параллельно!

И исчез. А мы в воскресенье в два часа пополудни собрались у входа на рынок — каждый со своим топором. Вошли в торговую зону. Смотрим, кто, где, кем и как, кому за что, когда и почему не заплатил. По моему сигналу начали крушить ряды и палатки. Тут какая-то бабка кричит: